Незнакомка из Уайлдфелл-Холла. Агнес Грей - стр. 73

– Что такое, тетя? – спросила я, следуя за ней в эркер. – Зачем я вам нужна?

– Я хочу, чтобы ты присоединилась к обществу, когда примешь приличный вид, – ответила она, сурово меня оглядывая. – Но будь добра, останься здесь, пока эта непристойная краска не сойдет с твоих щек, а твои глаза не обретут обычного выражения. Мне стыдно подумать, что кто-то заметит, в каком ты виде!

Естественно, от таких слов «непристойная краска» не только не отхлынула от моих щек, но начала их жечь огнем, который раздували разные чувства, но особенно возмущение и даже гнев. Тем не менее я промолчала и, откинув занавеску, поглядела в темноту – а вернее, на озаренную фонарями площадь.

– Мистер Хантингдон делал тебе предложение, Хелен? – спросила моя чересчур наблюдательная дуэнья.

– Нет.

– Тогда что же он говорил? То, что услышала я, очень походило на объяснение.

– Я не знаю, что он сказал бы, если бы вы его не перебили.

– Но если бы он сделал тебе предложение, ты приняла бы его, Хелен?

– Разумеется, нет… Не посоветовавшись прежде с дядей и с вами.

– А! Я рада, милочка, что ты еще сохраняешь какое-то благоразумие. Ну, а теперь, – добавила она после краткого молчания, – постарайся больше не привлекать к себе внимания. Я вижу, дамы удивленно на нас поглядывают. Я пойду к ним, а ты подожди, пока не успокоишься и не возьмешь себя в руки.

– Я уже спокойна.

– В таком случае не повышай голоса и не гляди так злобно, – ответила моя невозмутимая, но язвительная тетушка. – Вскоре мы вернемся домой, и тогда, – добавила она с мрачной многозначительностью, – я должна буду сказать тебе еще многое.

И всю недолгую дорогу домой я ожидала грозных нравоучений. В карете мы обе хранили молчание. Но когда я поднялась к себе в комнату и бросилась в кресло, чтобы обдумать события вечера, тетушка вошла следом за мной, отослала Рейчел, которая убирала в шкатулку мои драгоценности, закрыла за ней дверь и, поставив стул рядом с креслом, а точнее, под углом к нему, села. Разумеется, я тотчас хотела уступить ей свое кресло, но она остановила меня и начала:

– Хелен, ты помнишь наш разговор перед тем, как мы уехали из Стейнингли?

– Да, тетя.

– И помнишь, как я просила тебя остерегаться, чтобы кто-нибудь недостойный не похитил твое сердце? Как предупреждала, чтобы ты не дарила своего чувства, если им не руководит одобрение, если рассудок и осмотрительность противятся…

– Да, но мой рассудок…

– Извини… ты помнишь, как заверяла меня, что опасаться за тебя нечего, что у тебя даже соблазна возникнуть не может выйти за человека пустого или без нравственных принципов, каким бы красивым и очаровательным он ни казался? Что такого человека ты полюбить не способна, что можешь его ненавидеть, презирать, жалеть, но только не любить? Это твои слова?

– Да, но…

– И разве ты не сказала, что твоим чувством должно руководить одобрение, что, не одобряя, не уважая, не почитая, ты любить не можешь?

– Да. Но я и одобряю, и уважаю, и почитаю…

– Как так, милочка? Разве мистер Хантингдон хороший человек?

– Он гораздо лучше, чем вы его считаете.

– Речь не об этом. Хороший ли он человек?

– Да, в некоторых отношениях. У него добрые задатки.

– А нравственные принципы у него есть?

– Может быть… не совсем. Но только по некоторому легкомыслию. Если бы кто-то рядом с ним давал ему советы, напоминал, что достойно…