Незабываемое лето, или Женитьба полковника - стр. 18
Угли хорошо взялись, и Вирсавий Легонтович приступил к колдовству с шампурами. Петрович оглядывал окрестности в поисках горячительного напитка, но безрезультатно.
– А ты по какой части будешь?
– Сейчас – пенсионер. Я – отставной военный, полковник в отставке.
– У-у-у, а какой род войск-то был?
– Я – по пожарной части. Руководил отделом по приему вызовов, отправкой и координацией работы пожарных команд.
– Э-э, дык я знаю таких как ты. У миня брат тоже был в пожарных. Он все на нашей каланче сидел, как где загорит, так он орал, шоб ехали тушили… Ты поди так же? Пожары-то хоть тушил?
– Нет, не довелось.
Работа кипела. Петрович умело руководил действиями отставного полковника по пожарной части. Первые шашлыки зарумянились и расточали манящий аромат.
– Слушай, – Петрович доверительно подошел поближе к Вирсавию Легонтовичу, показывая на горло. – Давай немного затушим…
– Нельзя. Сухой закон.
– Начальница не узнает, они седня с этой, в очках, как ее…
– Зосей, – подсказал Вирсавий Легонтович.
– Ну и имя же… ну с этой Зосей – в городе. Николавна собралась ужо и к воротам токо подходить, а эта, в очках, как вылетит пулей: «Алевтина Николаевна, а вы куда? А можно я с вами?» Ну, баба-прилипала, чтоб ее… Вижу Николавна не рада, а кудыж ее…
Петрович сплюнул, махнул рукой и продолжил.
– Недавно укатили на маршрутке. А обратная маршрутка ишшо не скоро… Так плесни чуток в стаканок, – и он достал припасенный для подходящего случая пластмассовый стаканчик. – Не обижай старика, у меня нет радости в жизни.
Вирсавий Легонтович посмотрел в жалостливые глаза Петровича, молча достал из пакета бутылку и свой одноразовый стакан.
– Вот это дело. Эт ты хорошо дело поставил, а то иш ты, по сухому-то никак не пойдет. Ну, че, давай за Советскую власть, че ли?
Дело пошло веселее, шашлыки тихонько шипели. Нос у Петровича потихоньку краснел. Сам же он суетливо делил свое внимание между стаканом коньяка и шипящими шашлычными шампурами. Вдыхая полной грудью дым мангала, он отхлебывал глоток-другой коньяка и улыбался, выражая свое удовлетворение жизнью.
– Вот, Советская власть была, говорят, плоха, кудыж ее мать, а ведь жили люди-то лучше. Я вот малограмотный – у меня всего восемь классов, но ты мне объясни, при Советской власти включишь телевизор – там все чинно, поют, говорят красиво, посмотреть было приятно, а щас бывало телек у сеструхи глянешь, поют, как визжат, мордобой один, да секс этот. Почему щас детишек мало нарождается? Все пишут, рождаемость поднять надо, а че ты поднимешь, коли раньше мужики баб в губы целовали и куда следует петуха пихали, а щас – все с ног на голову… Да ишо всякие там резервативы, тьфу, а болячек всяких только больше стало! Раньше ниче этого не было, здоровее все жили…
Он немного помолчал, закурил и продолжил:
– А рекламы эти… Они людей за идиотов почитают, че ли? Как зубы чистить, стирать, готовить – всему учут, спасибо, хоть ср… не учат, мать их… Я намеднись в город ездил, ну так по надобности, там на домах слова-то русскаго не найдешь, все тарабарщина на нерусском, эх ма…
На этом месте в монолог Петровича вклинились утробные, протяжные завывания кота Василия.
– Он не отстанет, шельма такой. Ну че, учуял, учуял, – и Петрович вальяжно, по-хозяйски потрепал кота за загривок. – Дать ему надо кусок, а то орать будет, мочи нет.