Невозможный мужчина - стр. 36
– Кто? Ты? Нравишься? Можно подумать!
Именно в этот момент ничем не скрепленная прядь волос упала на глаза, заставив на автомате глупо пофыкать на нее и придав мне классический вид истерикующей девчонки.
Макс сверкнул еще одной сногсшибательной белозубой улыбкой и совершенно неожиданно рассмеялся в полный голос.
– Господи ты боже мой, какая же ты все-таки…
– Какая? – воинственно пфыкая на дурацкие патлы, уточнила я.
– Совсем девчонка еще. – И этот самоубийца потянул ко мне лапы. Ко мне! Когда на руках у меня Стасик! Ой, дура-а-ак…
– Не на... – попыталась вскрикнуть я, отчаянно выпрашивая у всех богов шанс на целостность глазных яблок потенциально бывшего шефа в ближайшие секунды. Не, по статье-то ради бога – пусть увольняют. Но за прогул. А не за членовредительство при помощи натасканных на убийство домашних животных, спущенных с поводка без намордника.
– Honorable Sir, would you possibly be so kind to let me kiss your Mum? (Достопочтимый сэр, не будете ли вы столь любезны позволить мне поцеловать вашу матушку?) – пророкотало над ухом, и мои руки внезапно подскочили в воздух, волшебным образом избавленные от тяжести двенадцатикилограммового мэйн-куна.
– Стасик, предатель! – ошарашенно проследила я глазами, как со всеми возможными почестями извлеченное из маминых объятий наводящее на всех наших редких гостей ужас и священный трепет живое воплощение Махеса было столь же вежливо опущено на пол. И это не все! В присутствии явного нарушителя незыблемых границ нашего неприступного двухкомнатного государства наш пуп земли, наш самый главный телохранитель, наш яростный мужененавистник, не позволявший ни одной особи мужского пола прикасаться ко мне в его присутствии, наш Стасик принялся невозмутимо вылизываться! В то время как его доверенного казначея и главного повара, сиделку, камердинера, горничную, гувернантку и любимую мамочку в одном лице пытался бесцеремонным образом облапать какой-то иноземный, мать его, захватчик!
– Не на… – Женская гордость повторила попытку яростного сопротивления. Но бабское тело – либерал проклятый, вечные беды от этих всепростителей – громко воспротивилось гордости и про себя часто-часто закивало:
– На… на… надо-о-ох, как хорошо-о-о…
Макс убил остатки расстояния между нами, нависнув надо мной с абсолютной неотвратимостью, и я вжалась враз вспотевшей спиной в холодную стену, мгновенно ощутив, насколько же я голая под тонюсенькой тканью сорочки и почти не существующим халатом. Выставила перед собой трясущуюся и лишенную силы руку, упершись в его твердую грудь прямо над сердцем, и тем самым сделала в сто раз хуже себе. Сквозь мою ладонь с каждым ритмичным ударом напрямую в кровоток тугими толчками полился жар, от которого на лбу и над верхней губой моментально выступила испарина, зато во рту высохло. Макс наклонялся к моему лицу, кажется, вечность, пока я, оцепенев, просто смотрела на это неизбежное приближение, а в разуме вяло и все неотчетливее всплывали доводы, почему это все отвратительная идея и что ведь он меня раздражал… нет, я даже его ненавидела, вот только что буквально желала не видеть никогда больше, ни по какой причине, а сейчас задерживаю дыхание в мучительном предвкушении. Но это не помогает нисколько избавиться от необходимости вдыхать его запах. Господи, да как же умопомрачительно он пахнет! Безумием, с которым у меня не было сил бороться ни тогда, ни сейчас. Хотеть его плохо, нельзя, но как же не хотеть?