Невидимые планеты. Новейшая китайская фантастика - стр. 26

– Она гармонизирует наши биоритмы.

Я хочу, чтобы она похвалила меня, сказала, что я более симпатичный и интересный, чем ее другие партнеры по реабилитации, что я особенный и так далее. Но ничего подобного она не говорит.

– А собаки? – спрашиваю я, чувствуя, что темы для разговора уже заканчиваются.

– Изначально они были обычными, с такими пациентами, как мы, строение их мозга изменилось.

– У меня осталось только одно, последнее желание. – Я смотрю в ее яркие глаза; во тьме они похожи на светлячков. – Пойдемте, понаблюдаем за рыбами в канале. Быть может, они – единственные существа в мире, кто живет по-настоящему.

Светлячки вспыхивают. Она нежно касается моего лица.

– На самом деле…

Я прикладываю пальцы к ее губам, качая головой. Это успех. Ей не нужно ничего говорить: я и так понимаю, что она хочет сказать три самых тяжелых слова в мире.

Но она осторожно отводит мою руку в сторону и произносит три слова, три других слова.

– Не валяйте дурака.

Я в одиночестве сижу у канала и смотрю на рыб.

Она уехала, не оставив контактов. Песчинки колют мою ладонь. Как бы сильно я их ни стискивал, они утекают прочь.

Рыбы, о рыбы, только вы готовы составить мне компанию.

Внезапно я ощущаю мощный прилив зависти к рыбам. Их жизнь такая простая, такая чистая, в ней есть только одно направление – против течения. Им не нужно задумываться, не нужно разбираться с бесконечным множеством возможных решений. Но если бы я жил так, как они, то, вероятно, все равно бы жаловался. Человек никогда не доволен тем, что у него есть.

Внезапно у меня появляется желание плюнуть в себя – за любовь к себе, жалость к себе, увлечение собой, за я-мне-мое. Но в итоге я ничего не делаю.

Я смотрю на одну рыбу: поток выталкивает ее из стайки – один раз, второй, третий. Она отстает, но затем, бешено размахивая хвостом, возвращается на свое место.

Твою мать. Жизнь – тяжелая штука.

Но погодите.

Почему это всегда одна и та же рыба? Почему ее траектория и движения всегда те же самые?

Я жду, не мигая.

Две минуты спустя та же самая рыбка снова отплывает прочь от стайки, снова яростно бьет хвостом, снова возвращается на свое место.

Я беру камень.

Он пролетает сквозь голографическую рыбу и падает на дно канала.

В моей руке не осталось ничего, даже песчинки.

Моя реабилитация завершена. Я лечу обратно – с не таким уж здоровым разумом и не таким уж счастливым телом. Самолет еще не взлетел, но часть пассажиров уже храпит.

По крайней мере, хоть кто-то полностью восстановился.

Я думаю о том, как вернусь в бетонные джунгли и продолжу борьбу с конкурентами, также сжимающими время, и внезапно эта мысль вызывает у меня отвращение.

Самолет взлетает. Все: города, дороги, горы, реки – превращается в маленькую шахматную доску с частично окрашенными клетками. В каждой клетке время течет быстрее или медленнее. Люди внизу сбиваются в толпу, словно муравьи в муравейнике, которым управляет невидимая рука; они делятся на несколько групп, втискиваются в несколько клеток; время пролетает мимо рабочего, бедняка, жителя «третьего мира»; время ползет для богачей, для бездельников, для «развитых стран»; время замирает для руководителей, идолов, богов…

Вдруг передо мной появляются две пухлые детские руки. В сжатых кулачках – весь мир.

– Левый или правый?