Неверный муж моей подруги - стр. 8

Любить меня.

Однажды бывший мой одноклассник после шатаний по университетам, где он менял химический факультет на физмат, а его – на аграрный институт, осевший наконец в семинарии, объяснял мне фразу из Библии: «Жена да убоится мужа своего».

– Это не про то, что он должен пугать жену, а она не поднимать на него глаз, чтобы не разозлить. Ты что! Это же полностью противоречит тому, что написано в той же фразе чуть раньше – что муж должен любить жену, как самого себя. Нет, здесь глагол «убоится» идет от греческого «phobitai», имеющего несколько оттенков смысла. Имеется в виду так называемый «священный ужас», благоговение. Это ближе к восторгу и восхищению, чем страху.

– Но ведь толкуют чаще всего…

– А ты не смотри, как другие толкуют. Им за себя самим отвечать. А тебе – за себя.

Вот что-то подобное я испытываю в присутствии Германа.

Благоговение.

И безмерное удивление, когда он соглашается снизойти до меня.

Но это лишь в первые секунды, когда он первый раз после разлуки прикасается губами ко мне. Поднимает голову, глядя с таким же удивленным восхищением, что я чувствую в себе, и я понимаю, что мои чувства отражаются в нем.

А потом первую дрожь смывает прибой более сильных чувств, и мы оба проваливаемся в пустоту, в глубокий транс, в другой мир.

Но сейчас падение прерывается негромким жужжанием.

Лежащий на столе телефон Германа, как всегда, поставленный на беззвучный режим, вибрирует, и на экране загорается вызов от контакта «Жена».

Мы замираем и смотрим на него. Корпус телефона бьется о твердое дерево стола, он проползает несколько миллиметров и наконец затихает. Но уже через несколько секунд начинает вибрировать снова.

Я помню, как это случилось в первый раз. Звонок Полины в тот момент, когда мы были вместе.

Мы остановились в безликом чистеньком отеле, который Герман снял на время командировки. Телефон лежал на тумбочке экраном вниз и так же едва слышно вибрировал, и Герман, застегивая запонки на манжетах своей белой рубашки, попросил меня:

– Глянь, кто там?

Я перекатилась по кровати, где нежилась после горячего душа, подняла телефон и… замерла.

Мир стал вязким и густым как гудрон.

Я прижала руку к горлу и выдавила из себя:

– Жена. – Это слово растягивалось, как жевательная резинка, липло к зубам и никак не кончалось, звеня последним звуком где-то под потолком безликого номера.

Уши заложило, как в набирающем высоту самолете, и я сглотнула, чтобы услышать:

– Дай сюда.

– Кто же так именует в телефоне любимую женщину? – попыталась пошутить я, протягивая ему телефон. – Как в паспортном столе.

Воздуха не хватало, и я делала вдох после каждого слова.

Герман посмотрел на экран, а потом нажал кнопку отбоя.

Меня вдруг сорвало – я вскочила и начала судорожно одеваться.

Бюстгальтер, чулки, юбка, блузка, туфли, черт, куда мы трусики дели…

Нашла висящими на настольной лампе, засунула в сумку. Зачем-то достала оттуда помаду и принялась тщательно красить губы, словно важнее этого ничего на свете не было.

– Что ты делаешь? – удивленно спросил Герман. – Ты куда?

– Я не сплю с женатыми, – ответила я, закрывая помаду и несколько раз не попадая в нее колпачком.

– А я не изменяю. – Он отвернулся и потянулся за галстуком, валяющимся под кроватью. – Но мы оба здесь.

Больше с тех пор мы не обсуждали звонки Полины.