Несвятое семейство - стр. 25
– Сам виноват, – жестко прокомментировал Полуянов.
…Надя, конечно, далека была от того, чтобы самонадеянно думать: ответь она тем вечером на поцелуй актера, и тот бы ни в какой ночной клуб не поехал. Она просто чувствовала себя неловко. Из-за того, что сама вернулась из Италии посвежевшей и счастливой, а ее почти что поклоннику поездка на озеро Комо стоила карьеры.
Димка, наверно, прав: Рома сам виноват.
Но все-таки очень жаль, что они с ним больше никогда не увидятся.
Полгода назад
Дочка, любимая Аленушка, действительно возвращалась к жизни. Но как!
Она – сама, перед зеркалом – отрезала свои роскошные, медового цвета волосы.
И мама почему-то не сомневалась, что все увещевания из прежней жизни – «цени, что дала тебе природа, в косе – твоя уникальность!» – сейчас не сработают.
Но даже короткой, под мальчика, стрижки ей оказалось мало. Накупила пакетиков с красками, поколдовала – и цвет волос в итоге получился убийственным. Ярко-морковный, с вкраплениями желтого. Лицо – прежде одухотворенное, тонкое – сразу стало казаться простеньким, одутловатым.
И косметику (хотя прежде почти не пользовалась) Аленка начала накладывать щедро и неумело. Обводила ядовитым черным глаза, в несколько слоев красила ресницы, малевала ослепительно-красным губы. Будто клоун получался – несчастный и некрасивый.
Но если прежде мамин арсенал воздействия был огромен – не убедить, так высмеять, а в крайнем случае, силком отволочь в ванную да умыть, теперь противоречить дочери она боялась. У Аленки ведь нервный срыв, и методы, которые можно применять к обычным зарвавшимся подросткам, с нею, очевидно, не сработают. Не зря ведь доктор, когда выписывались из клиники, напутствовал: «Лучшее, что вы можете сейчас сделать, – просто оставить ее в покое».
Прежде мать думала: хуже, чем дочкина апатия, ее долгие часы бездействия, глаза уставлены в потолок – ничего быть не может. Но то хотя бы была ее дочь – пусть несчастная, холодная, отстраненная. А эту новую девицу – вульгарную, злую на язык – она не знала. И не умела с ней обращаться.
Прежде у них никогда не бывало финансовых споров. Деньги на хозяйство – с тех пор, как Аленке исполнилось двенадцать – лежали в ящике буфета. Девочка сама брала – на школьные обеды, изредка – на кино, маечку, изящную заколку для волос. А если пачечка купюр таяла и до маминой зарплаты было еще далеко – умеряла, безо всяких напоминаний, аппетиты.
…Покуда Аленка молча страдала в своей комнате, деньги оставались нетронутыми. Но едва она решила выйти из заточения – вся пачка, в один день, исчезла. Новой Алене и в голову не пришло, что до следующей зарплаты больше двух недель. Явилась домой с грузом пакетов – одежда и обувь. Будто специально самое вульгарное подбирала! Короткие юбки, вызывающие кофточки, туфли на шпильках, сапоги-чулки. Строчки кривые, краски кричащие – с ее невеликой зарплатой гардероб только на рынке можно сменить, никак не в бутике.
И снова – мать про себя ужаснулась, но не стала перечить. Пусть хотя бы косо простроченная будет у дочери жизнь – только не печальное, молчаливое заточение.
Алена же – не замечая отчаяния матери – все больше входила во вкус новой, примитивно-уличной жизни. Начала курить. Исчезать по вечерам. От нее частенько попахивало спиртным. Ей домой стали звонить парни, и очень далеко им было до прекрасного принца, которым когда-то грезила дочь.