Нестор-летописец - стр. 22
Ворота долго не продержались. Дружинники с ревом ворвались во двор, завязался ближний бой. Теснили друг дружку попеременно. Сперва смяли полоцких, придавив их к хоромам и к хозяйственным клетям. Затем полоцкие, вдохнув побольше воздуху, отбивали натиск и давили киевских ратников, скользивших в крови, спотыкавшихся о тела убитых и раненых.
Вне двора, за воротами тоже шла сшибка. Косняч оставил при себе два десятка кметей и ждал исхода боя. В это время от Софийских ворот прибежала толпа вооруженных градских людей и напала на конных дружинников. Те, разозлившись, быстро порубили половину, другую обезоружили и согнали в кучу.
– На кого руку подняли, холопье отродье?! – гневался тысяцкий.
– Прости, боярин, не признали…
– На торжище у Софии два волхва кричали, будто Всеслава в порубе порешили и двор его рушат.
– А вам, псы подзаборные, Всеслав кто – отец, брат или сват? – ревел Косняч.
– Так волхвы сказали, если Всеслава того… они мор на Киев нашлют.
Тысяцкий отрядил пятерых кметей:
– Привезите мне этих волхвов.
Между тем киевские дружинники загнали полоцких ратников в хоромы и дожимали там. Во дворе стонали раненые. Между клетей и в клетях пряталась полоцкая челядь. Несколько Коснячковых воинов сторожили полон – сидевших на земле злых, обезоруженных полоцких бояр и отроков.
Скоро из хором вытолкали еще полторы дюжины побитых кметей.
– Остальные в малом числе ушли через задние ворота, – сообщили тысяцкому.
Косняч приказал обыскать усадьбу, найти волхвов, не успевших разбежаться по торжищам, и холопов-разбойников, из-за которых заварилось все дело. Челяди велено было прибрать мертвых и раненых, отделив наших от ваших.
И пошла забава.
Дружинники тащили из хором добро – оружие, броню, золотую и серебряную посуду, разную златокузнь, паволоки – аксамитовые, бархатные и тафтяные наряды, визжащих холопок. Выкатили из подклети две бочки ставленого меда и бочку зеленого вина.
Косняч, снявши шелом, учинил суд на полоняниками. Боярина Килы среди них он не нашел и сильно опечалился от того. Но тут же удовлетворился: велел захваченных полочан брать по одному и резать им бороды. А тем, которые при этом лаяли на тысяцкого хульными словами, – выдирать клещами. Наблюдая, как полоцкие бояре подвергаются страшному для мужа оскорблению, он обретал покой в душе. Родовая честь была восстановлена позором и посрамлением врага.
Дружинники, посланные обыскивать подворье, приволокли долгобородого седого старца в длинной, расшитой священными знаками рубахе. То был единственный волхв, на которого показала челядь.
– Других не сыскали, – сказали кмети, – и холопов, зарезавших епископа, не нашли.
– Где же они? – нахмурился тысяцкий. – Челядь опросили?
– Опросили. Говорят: чужих холопов не было.
– Хм, – задумчиво произнес Косняч.
Распотешенные дружинники выкатили еще одну винную бочку, вышибли верх. Затем подняли кудесника и осторожно опустили головой на самое дно.
– Испей, старче, повеселись с нами.
Отправленные на торжище кмети тоже вернулись ни с чем. Волхвы, пугавшие мором, исчезли так же внезапно, как и явились.
– Ну, довольно. Пора и честь знать, – сказал тысяцкий, садясь на коня.
Он оглядел разгромленное подворье и спросил, ни к кому не обращаясь:
– Не пустить ли красного петуха?
– Дерево отсырело от дождей, не займется, – ответил кто-то из дружинников.