Несломленная - стр. 17
Отец заставляет меня носить кофты с длинными рукавами в школу и на корты, чтобы не было видно следов от побоев, этих темно-синих и фиолетовых синяков у меня на плечах и по всей спине, напоминаний о его гневе. Я и сама не хочу их видеть, но иногда все же смотрю на себя в зеркало – и у меня на теле нет живого места. Вся спина у меня в синих, красных, пурпурных ссадинах и кровоподтеках. Иногда еще они кровоточат и постоянно болят. Прикоснуться к ним невозможно.
Никто меня о синяках не спрашивает. Не знаю, замечает ли их кто-то. Знаю только, что никто не спрашивает. Но иногда скрыть его побои невозможно. Однажды он хочет ударить меня по голове, но промахивается и попадает в левый глаз. Сразу появляется фингал. В результате я три дня пропускаю тренировки, не хожу в школу. Отец прячет меня, чтобы не начались вопросы.
Во время тренировок, если ему не нравится то, что я делаю, но на корте тренер или вокруг есть люди, он отзывает меня в сторону и делает вид, что дает мне полотенце. На самом деле под полотенцем он зло сжимает мою руку, так что его ногти впиваются мне в кожу.
– Ты тренируешься как говно, – говорит он и ухмыляется. – Подожди, увидишь, что тебя ждет.
После тренировок – и без того продолжительных – он еще заставляет меня бегать на длинные дистанции, в особенно плохие дни – до десяти километров. Тогда я ухожу в себя и веду с собой мысленный диалог. Убеждаю себя, что все будет хорошо, что я могу это вынести. Что я выживу.
Еще я говорю с собой потому, что однажды поняла: я почти совсем не разговариваю. Я никому никогда не расскажу, что со мной происходит, – я слишком боюсь отца. У меня не возникает даже мысли сказать хоть слово хоть одной живой душе, потому что моя расплата за это будет адской.
Бабушка тоже приехала в Австралию и теперь живет с нами. Дядя Павле пока что в Сербии, но и он подумывает о переезде. Родители, конечно, знают о зверствах войны, которые переживают наши близкие, оставшиеся на родине. Но мне уже нет дела ни до чего, кроме тенниса.
По мере того как меня узнают в австралийских юниор-ских кругах, папино поведение ухудшается. Это странно, но чем лучше я играю, тем злее становится он. Он продолжает пить на турнирах. В тех редких случаях, когда я дохожу до финала, но не выигрываю, он забирает у меня «приз неудачницы» и разбивает его.
Однажды я проигрываю финал турнира в «Уайт Сити». В глазах моего отца это провал. Он зол и по пути на станцию уже сложил на меня горы ругательств. Теперь мы стоим на платформе Эджклиффа. Вдруг он выхватывает мой хрустальный «приз неудачницы» и швыряет его о кирпичную стену поблизости. Звук бьющегося стекла привлекает внимание людей на перроне – они оборачиваются. Я ползаю по платформе, собирая осколки, чтобы выбросить их в урну, пока люди печально за мной наблюдают. Мне стыдно, я несчастна. У меня по щекам текут слезы. Иногда на корте он начинает один за другим швырять мячи из корзины, чтобы я их собирала, и я боюсь, что то же самое начнется сейчас. Он уже заставил меня нести все наши вещи на станцию – тоже в наказание.
Как-то утром на групповом турнире в пригороде Сиднея он снова обезумел от алкоголя. После упорного матча против соперницы старше меня я получаю новую порцию проклятий, как только мы уходим из виду других родителей и тренеров. Мама и Саво беспомощно стоят рядом. Он думает, что я выиграла, потому что не видел итоговый счет, и злится потому, что я играла плохо. Продолжает обливать меня грязью.