Несчастливой любви не бывает (сборник) - стр. 15
Давным-давно, больше двадцати лет назад. вернулся он из армии. Парень хоть куда, с дипломом техникума по радиоэлектронике. Женился на девушке из поселка, не простой, а обучавшейся в педучилище. Ей, как стала она учительствовать, выделили от поссовета каркасно-щитовой трехкомнатный дом о верандой. Чтоб семью заводила и крепко корнями врастала в окружающий ландшафт. Он же устроился работать на очень серьезное предприятие почти что в самой столице. Детей они даже не сразу завели, решили сначала все подготовить, купить вещи в дом. Чтоб потом уже думать только о потомстве. И у них постепенно накопилось все необходимое: цветной телевизор отечественного производства, два ковра чистошерстяных висели на стенах в зале и в спальне. Холодильник и отдельная морозильная камера, чтоб запасы хранить. Мягкая мебель, румынский гарнитур. Стенка. Кухню он сам смастерил, своими руками. Миксер. Скороварка. Два сервиза, хрустальные вазы. Кофеварка. Пылесос. Фен. Стеганое покрывало. Подушки перовые. Сапоги зимние на цигеечке и осенние. Полушубок дубленка мужской. Две ондатровые шапки – ему и ей. Пальто с норковым воротником. Золотое кольцо с фианитом. Музыкальный центр. Им еще, как водится, родители помогали, и его, и ее. Жили все в одном поселке, у всех справные квартиры. Естественно, все силы бросили на детей.
Серёнька родился через пять лет их неустанного обустройства. Дом, понятное дело, был полная чаша. Но в стране уже разлаживалось. Появились ограничения. Прежде всего – в выпивке. Продавать стали только с двух до семи, в одни руки давали не сколько хочешь, а сколько велел начальник государства. Может, он и хотел добра своим подчиненным, только по ограниченности кругозора не осознавал очевидного закона: любое отсутствие требует немедленного присутствия того, что отсутствует. И даже в большем количестве.
Начали тогда пить, что придется. Назло ветрам и непогоде. По чуть-чуть. И еще по чуть-чуть. И так далее. Сами чего-то там варили-колдовали. А женщина, как чего сварит, тоже тянется попробовать. Но ели еще в три горла, и закуски всегда был полный стол, причем закуски своей, без ядохимикатов, сульфитов-сульфатов и чернобыльских огурчиков-помидорчиков.
Серёнька все это благоденствие застал и помнил хорошо. Памятью и держался. Было время, он мог крикнуть в пространство: «Молочка!», и откуда ни возьмись появлялся бидон, из бидона молоко лилось в большенную кружку. Можно было туда еще сахару насыпать сколько хочешь. И самое вкусное оставалось на дне, он столовой ложкой собирал гущу сахара с молоком. Кушал хорошо. Все им гордились. Ест, мол, как взрослый мужик, работник будет хороший, в папку, дом себе своими руками отстроит, женится, детей понаделает, тоже кушать будут деловито.
Но папка сам-то понемногу сдавал. Он уже не мог дождаться до дома, где всегда пока еще было что выпить и чем закусить, и где-то перехватывал на пути, со случайными встречными. Мамка ждала, злилась и начинала одна, без него, чтоб доказать, что и ей не скучно, что и она себе веселье найдет, раз так.
По выходным, правда, отдыхали еще культурно, деды с бабками подтягивались. Пельмени, а то и котлеты варганили из ворованного мяса. Где-то наладились воровать, с кем-то там договорились и неуюта не чувствовали. Хотя в магазины уже практически ничего не завозили, но магазины были ни при чем уже после главного – алкогольного сигнала. После выходных все болели. Стонали утром в понедельник, кряхтели, но на работу шли. Серёнька сам топал в детский сад. Там пройти было – всего двадцать детских шажков. Кормили нормально, добавки – сколько хочешь. Кто плохо ел, тех заставляли, не выпускали из-за стола играть.