Неправильный Египет - стр. 2
Невзрачная, как шторы в учительской, совершенно незапоминающаяся обладательница скромности, которая не украшает человека, а портит жизнь, Тома себя не ценила. Девочка класса с восьмого стеснялась своей не по годам развитой груди и широких бёдер, не умела пользоваться косметикой и не любила её, а сейчас, в свои 30, выглядела совсем блёкло на фоне эффектной, несмотря на траур, Людмилы Ивановны.
Усопший муж Томы и отец Петруши, Альберт, лежал в гробу в новом костюме и накрахмаленной сорочке, безмятежный и аккуратный. Казалось, он доволен тем, что его сейчас опустят в землю, которую он всегда любил. При жизни его глаза озарялись радостной искрой только в предвкушении поездки на раскопки.
Альберт уважал землю, которая бережно хранила ценнейшие и интереснейшие свидетельства прошлого, мурашки счастья пробегали по его спине, когда удавалось добыть хоть что-то мало-мальски заслуживающее внимания университета или музея. Ну, или, на худой конец, достойное занять своё место на одной из его книжных полок.
Похороны – удивительный ритуал. Светлана, университетская подруга Томы, задумчиво и медленно рассматривала пришедших проститься с Альбертом людей. Она искоса посмотрела на Людмилу. Красивая, ухоженная женщина. Из-под траурной кружевной косынки выбивались светло-русые волосы с медовыми переливами, твёрдый, но очень тревожный взгляд. Почему природа дала ей такую неказистую дочь?
Странные чувства читала Светлана в лицах гостей: вот интерес, любопытство, скука, озабоченность, вот этот, должно быть, думает, когда настанет его черёд уходить. Не было следов горя и отчаяния. Никто не скорбел. Альберт и при жизни не вызывал у кого бы то ни было ярких эмоций, такой уж был человек.
Декан факультета размышлял о том, где же он теперь найдёт нового египтолога, археолога и преподавателя одновременно, который будет готов, как Альберт Матвеевич, самоотверженно, без интриг, вопросов и взяток просто делать свою работу. Декану очень хотелось выпить, а если точнее, натурально напиться, и второй основной мыслью, которая его сейчас терзала, было то, что этого, пожалуй, нельзя делать при студентах, тунеядцах или ботанах. Ничего, позже вот эти, которые тунеядцы, с ним рассчитаются за все его неудобства: далее он внимательно занялся мысленной оценкой телефонов, одежды и обуви молодёжи, логическая цепь притянула его к думе о своих собственных детях и о том, на какие новогодние подарки ему хватит после поборов на зимней сессии…
Тамара под монотонное бормотание батюшки, как загипнотизированная, пялилась на место где недавно нагадил чёрный кот. «Я просто кучка кошачьего дерьма» – с остервенением накручивала себя она.
Гроб стали заколачивать, неожиданно сильный и резкий поток по-осеннему холодного ветра поднял в воздух женские юбки и столб пыли, сильно фыркнули клёны, выпуская в ясное небо тучку мелких воробьёв, и несколько ярких алых листьев рывком упали на белоснежную рубаху покойника. В голове у Тамары что-то вспыхнуло и взорвалось, она потеряла сознание. «Земля еси – и в Землю отыдеши» – глухим эхом отдавался в ее голове низкий стон батюшки. «Дерьмо еси … и в дерьмо отыдеши…». Лицо батюшки расплылось, громыхая жутким хохотом, осталась только бездонная дыра на месте, где был его рот, дыра стала приобретать очертания головы черного кота, кот хохотал, изрыгнул кусок деревянного креста и стал его грызть, плюнул опилки Томе в лицо и широко улыбнулся: «Я Бегемот, я Бегемооот… Алиса, ешь мое дерьмоооо»…