Неправильная помощница - стр. 17

– А ты думаешь, что, если так оденешься, я наброшусь на тебя и изнасилую? – усмехается он и уходит к женщине. Она дает ему рубашку, которая не сходится.

– Ой, чет тебя разнесло в груди. Сейчас другую принесу, – она уходит, а я все еще обдумываю его слова.

Ну вот зачем он это сказал? У меня слишком богатое воображение. Но пока нет Надежды, я просто беру и задираю свою юбку до самых бедер, показывая всю неприглядную сторону тренировок на пилоне. Придется сказать, теперь уж точно.

– Ну как? Все еще считаете, что нужно носить юбки покороче? – поворачиваюсь к нему, пока он стоит с обнаженным торсом, который в свете утреннего солнца кажется еще совершеннее.

– Это из-за пилона?

Сказать, что я ждала не этого вопроса, ничего не сказать.

– Вы знали?

– Разумеется, – продолжает он рассматривать мои ноги с каким-то неподдельным интересом. Даже неловко становится. Жарко, словно я успела уже размяться и скоро полезу на шест выполнять акробатические трюки. – Было бы странно не узнать всю подноготную человека, которого я подпустил к себе так близко.

– И… Никаких вопросов? Претензий?

– Лишь один.

– Какой?

– Как ты до сих пор не убилась.

На его вопрос я так и не отвечаю, опуская юбку, скользнувшую по ногам.

Тем более приносят наконец рубашку по размеру, и мы сразу берем несколько. Я, естественно, ничего себе не выбираю, да начальник и не настаивает. Его разговорчивость вообще как-то резко закончилась. Мы доходим до машины в молчании, а в салоне он утыкается в планшет, что-то рассматривая и печатая.

– Вы посмотрели мои наработки…

– Что?

– Вы сказали, что посмотрели мои наработки.

– Я помню. Есть один неплохой вариант, после совещания зайдешь, посмотрим.

Я с улыбкой киваю, воодушевленная будущим разговором. Да и тем, что не придется скрывать правду о своем занятии, к тому же, идти на поводу шантажа бывшего. Можно даже немного его проучить, чтобы он навсегда забыл дорогу к моему подъезду, а память отшибло напрочь.

– Почему пилон? – вдруг спрашивает Распутин уже на самом подъезде к офису. – Это как-то связано с желанием причинять себе страдания шестом? Или с возможностью забираться выше по этой палке? Или ты решила освоить дополнительную профессию?

– Палке, – смеюсь я, но Распутин только сильнее хмурится, и я поджимаю губы. Ему действительно интересно?

– Все проще. Мальчик, в которого я была влюблена в школе, сказал, что я скучная заучка, что, кстати, было правдой. Я реально зануда.

– И? Ты решила поразить его танцем на шесте?

– Я вообще хотела поразить его хоть чем-нибудь, а студия пилона у меня рядом с домом, а это значит, что я не убьюсь, пока дойду до нее.

– Логично. И как, поразила? Он стал твоим первым парнем?

– Нет, – смеюсь, вспоминая лицо одноклассника. – Спустя год я уже и думать о нем забыла. Он увидел меня на выступлении и почти полгода бегал. Караулил у студии и…

– Шесты там крепко закреплены? – перебивает Распутин. Зачем спрашивал тогда?

– Что? Ну, обычно да, но недавно один сломался.

– Именно в тот момент, когда ты на нем висела?

– Ага. Представляете, как все ржали?

– Представляю, – даже не улыбается он и кивает в сторону моего окна. – Приехали.

Мы вместе поднимаемся в офис, я тут же готовлю кофе и чай гостям, которые должны прибыть с минуты на минуту, а Распутин идет развешивать свои рубашки.