Непогребенный - стр. 11

. Глядя себе под ноги, я двинулся по каменным плитам – настолько изношенным в середине, что они напоминали мелкие суповые миски. Достигнув центра собора, я обернулся и поднял голову: передо мной открылась длинная перспектива нефа[7] с рощей толстых стволов-колонн, чьи ветви вплетались в замысловатое кружево перекрытия. В далеком западном торце, подобно темному озеру под затуманенной луной, ловило своими неровными стеклами вспышки газового света окно-роза. Редкие лампы лишь помогали оценить масштабы арок. Насладившись этим зрелищем, я задрал голову и бросил взгляд на своды. Ощутив свежий аромат дерева, я представил себе, как семь с половиной сотен лет назад были подняты на высоту сто двадцать футов эти тяжелые балки и громадные каменные блоки. Подумать только – когда-то это древнее здание выросло над низкими городскими крышами, поражая взгляды своими размерами и новизной. Поистине чудесно, что оно пережило почти нетронутым гражданские войны эпохи Генриха VI, уничтожение аббатства, а также артиллерийский обстрел при осаде 1643 года.

Голоса замерли, наступила тишина. Я обернулся, и мой взгляд натолкнулся на нечто чудовищное: в трансепте громоздилась новая органная галерея – неохватная и безобразная. Сияя металлическими трубами, полированной слоновой костью и черным деревом, она больше всего напоминала гигантские часы с кукушкой, привидевшиеся в кошмарном сне.

И новый шок: до моего слуха донеслись резкие возбужденные голоса, источник которых в этом гулком пространстве невозможно было определить. Взойдя по ступеням в алтарную часть храма, я различил в дальнем конце огоньки. Вновь раздались крики и музыкальный звон лопат, ударяющих о камни; огромное здание, казалось, воспринимало и поглощало все звуки, как почти восемь сотен лет поглощало человеческие радости и печали. Обогнув ряды сидений, я обнаружил троих работающих мужчин – вернее, работали только двое, а третий руководил. Пар от их дыхания клубился в свете двух фонарей; один стоял на полу, другой был нахально водружен на епископское надгробие.

Рабочие, вывернувшие несколько больших каменных плит, были молодые и безбородые, а их старший начальник, с пышной черной бородой, важный и сердитый на вид, походил на пирата. Но меня больше заинтересовал высокий старик в черной сутане, который наблюдал. Ему было никак не меньше семидесяти – вероятно, он родился еще в прошлом веке; с большими мешками под глазами и с глубокими складками на впалых щеках, он походил на человека, который уже не один десяток лет переживает ужасную обиду, некогда ему нанесенную. Глядя на его высокую фигуру и гладкий безволосый череп, я готов был подумать, что он не человек, а ожившая – вернее, обретшая некое подобие души – частица собора. Его рот, вытянутый в ровную горизонтальную линию, хранил неодобрительное выражение. Я подошел и обратился к старику:

– Не будете ли вы так добры объяснить мне, что они делают?

Он покачал головой:

– Творят бесчинство, сэр.

– Вы церковный служитель?

– Главный, причем уже двадцать пять лет, – с меланхолической гордостью отвечал старик, выпрямив спину. – И ту же должность отправляли мой отец и дед. И все мы в отрочестве пели в хоре.

– Правда? Замечательная династия. А следующее поколение?

Его лицо потемнело.