Неподходящие люди - стр. 39
Поначалу с его мамой мы, созваниваясь едва ли не круглосуточно, обсуждали Ванины проблемы и нужды, планировали передачи, переживали и плакали, если он дрался в колонии или его закрывали в карцер. И самое страшное — если болел, ведь лечение там отвратительное. Его там совсем нет, этого лечения. Если грипп, то непременно с осложнениями, если простуда - то до ангины. Я летела в любой день на поезде-автобусах к нему, чтобы привезти разрешенные лекарства, которые практически никогда не передавали...
Однажды за время Ваниной пятинедельной пневмонии я думала... что в один момент просто не выдержу, рухну, где стояла, и умру от нервного перенапряжения. Я не могла спать, есть, нормально работать. Я вздрагивала, если звонил мобильный, хлопала дверь, включалась музыка. Пока не диагностировали прямую угрозу жизни, ему не давали даже гребаного пенициллина. Одной таблетки парацетамола в сутки для здорового мужика, по мнению местных врачей, было вполне достаточно.
В это время он мне не звонил, чтобы не пугать. Потом все же набрал, его об этом родители попросили, так как всерьез начали переживать за мое состояние. Наигранно бодрым голосом убеждал, что идет на поправку. А сам кашлял так, что я истерично всхлипывала и рыдала, обливаясь крупными едкими слезами. Казалось, он легкие выплевывает по кусочкам, еще немного - и нечем ему там дышать будет. Ничего под ребрами не останется...
Я молила небо отдать его болезнь мне. На свободе в моем распоряжении любая больница, море платных-бесплатных врачей и лекарств, заходи в интернет, читай отзывы и выбирай, пальцем тыкай, что подходит больше. Но ничего подобного, за все эти годы мне не потребовалось ни одного больничного отпуска. Даже когда наш отдел на карантин закрывали и полгорода в масках ходили. Мне хоть бы что. Будто Ваня в то же самое время молил о том же самом: чтобы мои болячки достались ему. Знал ведь, что я одна-одинешенька тут, станет плохо — никто не хватится. Защищал меня, как мог.
И его молитвы звучали громче, их услышали.
Когда чувствовал себя хорошо, он, напротив, частенько звонил мне, и во время недолгих телефонных разговоров в основном молчал, внимательно слушая. О себе едва ли полслова. Хорошего особо сообщить нечего, а плохое в его жизни было не для меня, только для него одного. В крайнем случае, если невмоготу, то для родителей. А мне всегда: «Юль, привет! Ну, рассказывай, моя хорошая, что новенького. У меня есть пара минут. Я в порядке, как обычно».
Как обычно НЕ в порядке. Как там вообще можно быть в порядке.
И я рассказывала. Иногда абсурдно подробно, иногда перепрыгивая с темы на тему, запутывая его. Но мне тоже хотелось поговорить, посмеяться, поделиться смешными случаями или саркастичными замечаниями по отношению к окружающим людям. Иной раз мы могли час и больше болтать без остановки.
Но с приближением даты досрочного освобождения количество входящих вызовов от Вани заметно сократилось, одновременно с этим его родители стали реже отвечать на мои звонки. Больше они не говорили со мной о будущем: кем бы Ваня мог устроиться работать, куда пойти учиться. Он ведь так и не закончил свой вуз, два курса только. И восстанавливаться поздно, все сроки прошли.
Теперь подобные вопросы обсуждались без моего участия. Постепенно, день за днем, его родители становились счастливее. Они вновь видели Ванино будущее в светлых тонах, и в нем... кажется, не осталось места для меня.