Неоконченный танец - стр. 19

– Мне, когда в девятом классе училась, гадалка на Арбате нагадала, что имя моего избранника будет на букву «К», а на меня тогда одноклассник глаз положил, Клим с фамилией Зайчонок, ниже меня ростом, с оттопыренными ушами. Представь, как я страдала от безысходности: думала, это и есть мой пожизненный приговор.

– Ну да. А мне тут на днях одна странноватая особа тоже предрекла чуйство.

– Та-ак, интересно. С этого места поподробнее…

– Любительница поживиться выброшенным фарфором. Я ей в субботу помог кое в чем, так она мне скорую судьбоносную встречу напророчила. Живет в доме престарелых, пятнадцать минут езды от «Юго-Западной». В гости, между прочим, приглашала.

– Давай съездим.

– Ты серьезно?

– Серьезно. Рутина надоела. Хочется свежих впечатлений, экзотики. Купим что-нибудь вкусное и поедем.

– Разочарований не боишься?

– Не-а.

– Хорошо, в следующий выходной, только ради тебя.

– Договорились.

– Ты вообще с кем живешь?

– С матерью и отчимом.

– И как тебе?

– Да никак. У него психология неблагодарного человека. Как будто все в мире ему обязаны. Должны его обслуживать, а он будет сидеть недовольный, нога на ногу, кривиться – всё не то, плохо для меня постарались, надо бы лучше стараться. А сам только и умеет тупо поглощать. Потребленец жизни.

«Взгляды на меня стал слюнявые бросать, козел, а мать будто не замечает», – подумала она. Но тут же мысленно осеклась.

– Извини, что-то меня занесло, наболело просто.

– Ничего, нормально. А у тебя самой какая психология?

– Я по возможности радуюсь. Солнце с утра, спасибо. Дождь – тоже хорошо. Скажешь, банально?

– Не скажу.

– Значит, подумаешь.

– И не подумаю.

– Странно. Сейчас в студенческой тусовке две основные тенденции: хронического пессимизма или мажорного пафоса, не замечал?

– Есть местами.

– Модно изображать отвергнутых миром жертв или избранников фортуны с дымом из ушей. Я ни в ту ни в другую фокус-группу не вписываюсь.

– Понимаю. Я, пожалуй, тоже ни в той ни в другой, – кивнул Кирилл.

– Это у меня генетическое. В этом я абсолютная папина дочка.

– Кто у тебя отец?

– Теперь уже никто. Раньше лингвистикой занимался, в Институте русского языка.

– В каком смысле «никто»?

– В том, что его двенадцать лет нет на свете. Я в память о нем на лингвистику поступила. Знаешь, не помню, чтобы он хоть раз меня за что-то ругал. Не потому, что я чересчур послушная была, думаю, он не умел ругать в принципе.

«Куда меня несет, зачем я ему столько про себя выкладываю?» – мелькнуло у нее в голове.

– А у меня, по твоей логике, какая психология?

– Пока не поняла. Но улыбка у тебя обнадеживающая, – засмеялась она.

– Намек на гибкую молодую психику?

– Типа того. Ты не замечал, как многие после сорока перестают адекватно воспринимать реальность? Становятся откровенными жлобами или вообще кончеными дебилами?

– Возможно, – неопределенно ответил Кирилл, хотя о многих думал именно так.

– Вот с отцом моим никогда бы такого не случилось, я точно знаю, – добавила она.

Итак, «осколки детства, память», именно так сказала Берта Кириллу при первой встрече у мусорного контейнера. В эту ночь ей и приснилось детство. Вернее, ранняя-ранняя юность. Они шли с теткой по залитой весенним светом и пьянящим воздухом Поварской улице (тетка никогда не называла ее Воровского). Шли в сторону площади Арбатских Ворот, в кондитерскую только что вновь открывшегося после «смутного времени» ресторана «Прага». Улица была знакома Берте каждым особняком и палисадником, всякой трещиной на асфальте, но всё никак не кончалась. Позади оставался легендарный дом Шереметевых, из окон проливал музыкальные звуки новенький Институт Гнесиных, справа тихо проплывали Борисоглебский и Большой Ржевский. Наяву Поварская давно уперлась бы в площадь, а во сне все тянулась и тянулась, счастливо длилась и длилась. Тогда еще Берта не была Бертой. Она была Ритой. И Серафима Федоровна, одетая в габардиновое светлое пальтишко и аккуратный с небольшими полями синий капор, держа Риту-Берту под руку, в который раз ведала ей прекраснейшую из историй. «Твоя мать, младшая сестра моя Мария, с детства отличалась жертвенной душой. После педагогического института она вызвалась ехать на практику в Саратовскую область, именно, Риточка, вызвалась по собственной воле. Там, на улице заснеженного Саратова, ее и встретил твой будущий отец, инженер одного (тут голос тетки съехал на шепот) секретного предприятия. С этого момента они ни дня не могли существовать друг без друга».