Неоконченный танец - стр. 16
Со сцены звучала классика жанра: «Summertime» Гершвина. Кто и как только не изгалялся над этой мелодией за годы ее существования! И всё-таки выступающая сейчас троица исхитрились сделать это по-своему. Пианистка представляла собой харáктерную актрису, плечи ее то опадали, то вздымались, спина то закруглялась в скобку, то превращалась в летящую ввысь стрелу, кисти и пальцы рук казались гуттаперчевыми. Небольшого роста, пухленький, с коротковатыми руками ударник двигался в иной, но не менее уникальной манере. Его жесты являли отточенный хип-хоп, способность туловища изгибаться, градус поворота головы зашкаливали, ладони, взаимодействуя с тарелками, виртуозно шаманили щетками. Не в пример пианистке и ударнику, Алексей оставался стойким оловянным солдатиком, к этому обязывала труба. Он позволял себе лишь отбивать такт правой ступней. Но столь эклектичному трио непостижимым образом удалось слиться в удивительной звуковой гармонии. И вот слушателей накрыли финальный аккорд клавиш, последний затихающий выдох трубы, прощальное перешептывание щеток с тарелками – мгновение тишины… и зал взорвался аплодисментами.
Где-то во втором ряду сидели родители Алексея. Вероника Евгеньевна – преподаватель по классу фортепиано этого же колледжа и Олег Владимирович – бессменный журналист одной из московских газет. Кирилл хорошо знал этих милых его сердцу людей. Он не только был вхож в их дом с раннего детства, но в свои пятнадцать лет сплавлялся с ними по реке Катуни, запомнив захватывающее путешествие по Горному Алтаю на всю жизнь. Сейчас он пытался узреть их головы, представлял их счастливые, гордые за Леху лица, однако никак не находил глазами их затылки. И тут взор Кирилла наткнулся на макушку девушки. Девушка сидела впереди через ряд, чуть правее от него, и, подавшись вперед, усердно аплодировала. Что-то заставило Кирилла задержать на ней взгляд, скользнуть с макушки по волосам, поймать линию плеч, спуститься вдоль спины к талии. Плечи были хрупкими, спина тонкой, изящной, а длинные, рассыпанные по плечам прямые волосы в искусственном освещении казались насыщенно-каштановыми. «Интересно, крашеные или нет?» – мелькнуло у Кирилла. Впечатление от девушки было кратким; еще не утихли аплодисменты Гершвину и выступавшей троице, еще музыканты улыбались и кланялись, но тут кто-то крикнул из зала:
– Леха, дай Квинов «Форева», соло!
Алексей помедлил мгновение, шагнул навстречу залу, оглянувшись, неловко кивнул в знак извинения пианистке и ударнику, спешно облизал губы, приложил трубу к губам. В возникшей тишине труба запела нежно и тихо. Голос ее был чист и слаб, как у хрупкой девочки-подростка, казалось, она вымаливает что-то – робко, почти без надежды на воплощение желания. Но вот голос трубы стал крепнуть, набирать мощь и спустя полминуты не осталось ни мольбы, ни просьбы, звучали смелость, напор, уверенность в собственных силах расцветшей на глазах у зала красавицы.
Девушка, чьи макушку и спину облюбовал Кирилл, подалась вперед сильнее, подвинувшись на самый край стула, – и больше ни разу не шелохнулась до конца исполнения. Покоренный ее напряжением Кирилл намертво прилип глазами к ее спине. Он ценил эту музыкальную композицию, считал одной из самых мощных у Квинов, к тому же Алексей сегодня был явно в ударе. «Кто хочет жить вечно?» «Кто осмелится любить вечно?» «Кто будет ждать вечно, несмотря ни на что?» Звуки резали душное пространство небольшого зала, вонзались в каждую клетку тела Кирилла, просверливали до костей, заставляли кровь течь быстрее, сердце стучать бешенее, предвосхищая, что вот оно – начало начал чего-то нового, немыслимого, чему не может быть конца, чему во все времена есть только начало. И сам Фредди Меркьюри, раскинув руки, сверкая ослепительными зубами из-под черных усов, улыбался сейчас за спиной у Алексея, потому что остался жить и звучать вечно.