Немного чьих-то чувств - стр. 14

– Но ведь вы совсем другой.

– Наверное.

– Вы такой безупречный и уравновешенный, – сказала Гермиона, устремив на него тот особый задумчивый взгляд.

Огастес решил, что большего ободрения ему не требуется. Он попытался – безуспешно – взять ее маленькую ручку в свои.

– Гермиона, – сказал он, – я люблю вас.

– Да? – сказала Гермиона.

– Вы согласны стать моей женой?

– Нет, – сказала Гермиона.

Огастес в изумлении уставился на нее:

– Нет?

– Нет.

– То есть вы хотите сказать, что не согласны стать моей женой?

Гермиона сказала, что это точнейшее резюме того, что она хотела сказать. Потом задумчиво поглядела на него, слегка содрогнулась и вышла из комнаты.

Весь день напролет и добрую часть ночи Огастес сидел у себя дома и угрюмо размышлял о необъяснимом поведении любимой девушки. И чем больше он размышлял, тем более загадочным оно казалось. Она поставила его в тупик. Он произвел ревизию своего поведения за последние несколько недель, но вывод мог быть только один: если существовало поведение, которое могло убедить дочь епископа, что перед ней ее суженый, то это поведение, пришел он к выводу, было тем самым поведением. Если уж ее не удовлетворил Огастес Муллинер в его уимблдонский период, значит, она дожидается чего-то сверхсуперного.

Где-то к часу ночи он понял, что она вовсе не имела в виду того, что сказала, а из-за девичьей стыдливости перепутала реплики, и он вознамерился немедленно проверить эту теорию на практике. Час был несколько поздний, но пылкие любовники на часы не смотрят. Огастес, как все Муллинеры, был человеком действия. Он выпрыгнул из кресла, одним прыжком добрался до шляпы, выпрыгнул на улицу, впрыгнул в проезжавшее мимо такси и минут через сорок уже звонил в дверь Балморала.

После порядочной паузы дверь отворил Стайнифорд, дворецкий, в пижаме и халате. В нем чудилась какая-то неприветливость, но Огастес не понял причины. Дворецкий почти отрывисто объяснил моему племяннику, что миссис Гаджен и Гермиона отбыли на бал Общественной Чистоты в ратуше и вернутся еще не скоро.

– Так я подожду в гостиной, – сказал Огастес.

Но он ошибся. Его слова заглушил стук захлопнувшейся двери, и он остался один в безмолвии ночи.

Пламенный поклонник, которого оставляют стоять в одиночестве в безмолвии ночи в саду тетки той, кого он любит, не говорит себе: «Хм-хм. Ну, пожалуй, пора и на боковую». Он пятится от дома, останавливается и благоговейно взирает на ее окно. А если, подобно Огастесу, он не знает, которое окно ее, то благоговейно взирает на все окна поочередно. Огастес как раз этим и занимался и только-только перевел взгляд от верхнего второго окна слева на верхнее третье окно слева, когда позади него раздался голос, понудивший его побить европейский рекорд по прыжкам в высоту с места.

– А, Муллинер, дружище, – сказал Освальд Стоукер, ибо голос принадлежал именно ему. – Так и думал, что застану вас тут. Взираете на ее окно, э? Вполне естественно. В мои ухажерские дни я немало времени уделял взиранию на окна. Нет занятия более оздоровляющего. Проводишь время под открытым небом, проветриваешь легкие свежим воздухом. Рекомендуется ведущими светилами медицины. Но достаточно ли одного взирания на окна? Вот какой вопрос должны мы задать себе. Я отвечаю: нет. Необходим более действенный подход. В том, что касается ухаживания, заявляю авторитетно, все зависит от правильного подхода, а вот его-то, мой дорогой Муллинер, у вас и нету. Я отечески следил за вашей страстью к моей неединокровной кузине, или кем там она мне приходится, и меня поразило, что вы абсолютно упускаете из виду один из решающих факторов в завоевании сердца девушки. Я подразумеваю серенаду. Вы когда-нибудь стояли под ее окном и под аккомпанемент банджо молили бросить вам розу из ее волос? Насколько мне известно – нет и нет. Вам следует устранить этот дефект производства как можно раньше, Муллинер, если вы намерены добиться успеха в своем начинании.