Немая 2 - стр. 29
Помнишь, когда обед прощальный был, посыльный приходил, спрашивал, когда сундуки готовы будут? Я же сама ему перевела, что уже готово всё, в «Стрекозке» у входа стоит. Могут в любое время грузиться. Он тогда ответил, что ближе к рассвету подгонят телегу и заберут. Поняла тогда, что судьба это. Домой вернулись, сказалась расстроенной и к себе ушла пораньше. Собрала белья немного, платье запасное, гребешок, ленты и потихоньку из дома улизнула. В мастерской-то все входы-выходы знаю, нетрудно было внутрь пробраться. На кухне бутыль утащила – водой запаслась, кусок хлеба кто-то оставил, тоже прихватила. Одежду твою вынула из сундука, узлом в скатерть связала, рядом с сундуком положила. Написала записку, что уехала с тобой и пусть не ищут. Положила в книгу, где Руженка записи ведёт, так, чтобы она увидела дня через два или три. Иначе погоню бы Богдан Силыч снарядил. И залезла в сундук.
– Как же ты там не задохнулась и не… хм… В уборную же надо было? – спросил Ерофей, внимательно слушая признание беглянки.
–Сундук у тебя, Даша, плохой! С виду крепкий, а дно щелястое, так и не задохлась. По нужде… тут да, трудно пришлось. Едва до стоянки ночной дотерпела. Думала, что обмочусь. Выбралась как мышка и бегом в кусты, а ноги затекли. Едва-едва до ковыляла.
– Так охрана же! – опять встрял парень в рассказ.
– Глаза я им отводила, – едва слышно прошептала Дуняша. – Умею я такое… Всю ночь по лагерю бродила. Свежим воздухом дышала, в общем котле каши немного оставалось – поела. К твоему шатру, Даша, сколько раз подходила. Объявиться хотела, но побоялась, что назад отправишь. Нагуляюсь за ночь, а днём спала, чтобы не страдать от жажды и… прочего. И в другую ночь так же.
«Авантюристка!» – мелькнула в сознании странное слово. Что значит точно, не помнила, но понимала, что очень оно подходит Дунечке.
– Что делать будем? – мысленно спросила я Ерофея, признавая его старшинство в посольстве.
– Выдрать надо! – резко ответил тот.
– Почему? – вскинулась девочка.
– По заднице. Крапивой.
Дуняша надула губы. Она-то себя героиней чувствовала, а её крапивой.
– Ты подумала о том, что чувствовали Боянка и Богдан Силыч, когда поутру не нашли тебя в светлице твоей девичьей? – спросила беглянку.
– Разозлились, наверное…
– Зная соседку, думаю, что она от горя и заболеть могла. А ещё думаю, обидно ей очень. Мало сделала для тебя?
– Так я же не прошу! Сама она… – вскинулась Дуняша. – Она хочет, а меня заставляет.
– И что же она тебя такое страшное делать принуждает? – с горькой усмешкой спросил Ерофей.
В силу нелёгкого жизненного опыта он понимал, что эгоистичный подростковый бунт, когда думаешь только о своих желаниях, считая, что весь мир с дурацкими правилами поведения, нормами морали, устаревшими ограничениями настроен против тебя, может не просто навредить, но искалечить, а то и вовсе уничтожить. Чем могла закончиться для легкомысленной девчонки прогулка по ночным улицам в одиночку? А то, что доски на дне сундука оказались плохо подогнаны, и вовсе удача. Иначе нашли бы на одной из стоянок посиневший от удушья трупик.
– Ну… – девочка задумалась.
Не глупая же, понимает, что Боянка ей добра желает. Жаль только, что пока суть «что есть добро» у них разнится.
Домой девочку не отправили. Не связывать же её, а в ином случае сбежит.