Нелюбим - стр. 46
– Что же это?
– Не знаю.
– Ну вот, не знаю! Как же искать? Эх, дорогой ты мой, мы с тобой очень давно не виделись, и теперь я только диву даюсь, как ты переменился. И в голове твоей обычно светлой сейчас – каша. Когда человек начинает искать неизвестно что, томиться непонятными желаниями и грезить о неведомом, это значит, что он находится в неустойчивом состояний, что душа его мечется. Мне бы хотелось предостеречь тебя от необдуманных, импульсивных поступков, чувствую, ты уже готов к ним. Тебе нужно успокоиться, Тант. Для начала успокоиться.
В ответ Тант лишь усмехнулся своей грустной, слабой улыбкой, и Альвин, подметив ее во второй раз, подумал, что раньше друг так никогда не улыбался.
– Послушай, а может быть твое прекрасное «что-то» – не что иное, как прекрасная девушка Ника?
– Может, ты и прав, но лишь отчасти. Впрочем, не знаю…
– Романтические метания души? Любовь…
– Да ну тебя!
Альвин приблизил свое лицо к лицу Танта, заглянул ему в глаза и произнес:
– А за такое дело лишь с любовью и можно браться. Поверь мне.
Тант отмахнулся.
– Ты сам – того, малость. Дело как дело, никаких чудес, никаких невероятностей и никакой любви. Обыкновенный поиск. Репортерская работа.
Они простились, условившись о скорой встрече. Пройдя немного, Тант оглянулся и отыскал среди фигур редких прохожих широкую спину Альвина в модном пальто из шотландки в крупную красно-черную клетку. Друг спешил вниз по улице, плавно опускавшей свою длинную шею к реке Славе, и Тант подумал, что, должно быть, в голове его прокручиваются все возможные варианты поиска, вспоминаются и отбираются знакомые, и отыскивается среди них тот, единственный, кто сможет указать на след пропавшей экспедиции. Тант не сомневался, что именно так и обстоят дела. Но он ошибался. Альвин на самом оценивал расстояние от показавшего из-за угла свой нос троллейбуса до остановки, и прикидывал, успеет ли. Он все убыстрял шаг, наконец, не выдержал и побежал. Ухватился за поручень, вскочил на заднюю площадку. Оглянувшись, махнул рукой. Тант, улыбнувшись, ответил тем же. Перед глазами его вновь возник образ Ники, – так, мелькнула картинка памяти – и вспомнились последние слова Альвина. А он прав, подумалось. Без любви за дело браться нельзя, таков закон. Причем, за любое дело.
Но о какой любви думал каждый из них?
Случилось так, что встретились они вновь в том же самом кафе лишь через неделю. Ближе к вечеру мороз усилился, по мутному небу ветер гнал рваные клочья облаков – куда он их гнал, кому на радость, на горе кому?
– Не знаю, удовлетворит ли, обрадует ли тебя то, что удалось узнать, – говорил Альвин слегка охрипшим голосом, кутая горло в шарф. – Самое главное – след есть и это уже не мало. Как ни странно, я, честно говоря, не ожидал найти хоть что-то. Но живы еще, оказывается, люди, которые кое-что слышали об этой экспедиции. Но документов – никаких. Документы, похоже, старательно все изымались. Так что окончательно, на сто процентов постановить, что да, было такое предприятие, по-моему, все-таки нельзя. Но есть такой человек, некто Бобрик, я тебя с ним как-то, кажется, знакомил. Этот парень помешан на ботанике, читает запоем по предмету все, что под руку попадется. Так вот он-то и утверждает, что листал как-то – то ли давно, то ли недавно, он и сам затрудняется – брошюру, выпущенную, как он выразился, «на заре цивилизации» в нашем университете. В той брошюре, якобы, приведены слова ректора университета, который, споря с кем-то, говорит примерно так: это то же самое, что искать Северный цветок, подобно нашему господину Урбинскому. Или что-то в этом роде. Словом, Урбинский – и Северный цветок, это Бобрик запомнил. Говорит, заинтересовало.