Нелюбим - стр. 16
– Эй! – крикнул ему Тант. – Ели ты всегда будешь таким весельчаком, мы пригласим тебя в гости, на чай!
– Эгей! – закричала Лалелла.
Прямо из-под их ног вылетала и серо-белой нитью уносилась вдаль автострада, ныряя где-то там, в неразличимости пространства, под синий занавес горизонта. Но, может быть, все устроено иначе, и она, наоборот, возвращалась оттуда? Как определить, что есть на самом деле? Не в этом ли проявляется вечная двойственность жизни? А, все равно! Улетающим – добрый путь! Прибывающим – здравствуйте, приехали!
Лалелла вдруг перегнулась через пористый бетон ограждения перехода и простерла руку, указывая:
– Смотри, Тант! Что это?
Под самым мостом белый снежный холст дороги промокал ярким алым пятном.
– Как красиво! – восторженно говорила Лалелла. – Какие яркие краски! Запомни это сочетание: алое с белым. Издревле люди узнали его – и вот оно перед тобой, в своем естественном виде. Запомни его, Тант! Кажется, что алый мак расцвел в сугробе снега, не правда ли? Это неповторимо!
Тант вгляделся в пятно пристальней.
– Нет, – засмеялся он. – Это похоже на… Это похоже…
– Ну, ну, на что же? – подбадривала его девушка.
Танту представилась клубника, плавающая в чашке сметаны, что-то еще, но он вдруг осекся.
– На кровь! – выдохнул он, ужаснувшись, и краски тотчас закричали о чьей-то беде и боли. – Ведь это кровь!
У девушки сделалось такое лицо, словно в самый разгар игры у нее отняли игрушку. Не обращая внимания на это, Тант схватил ее за руку и потянул за собой.
Они спустились с моста и подбежали к пятну.
Перед ними лежало, твердея на морозе, растерзанное колесами какой-то чудовищной машины, тело кота. Уцелевшая голова его единственным своим остекленевшим глазом, смертно оскалясь, взирала на мир. И не было в нем больше прежней гармонии! Поблекли, вылиняли краски, замер хрустальный смех. Природа внезапно поняла, что в несчастье погибшего создания есть своя капля горя для каждого оставшегося в живых.
Тант молча смотрел на эту огромную трагедию маленького существа, чувствуя, как от жалости стынет и раскалывается на куски сердце. По обе стороны от них проносились автомобили, некоторые истошно сигналили, ругались на доступном им языке, – Тант не обращал на это внимания. Вдруг точно что-то толкнуло его изнутри. Всколыхнуло. Он припал на колено и внезапно севшим голосом произнес:
– Тихон… Боже мой…
Сомнений не было, перед ним лежало тело его маленького друга. Верней, то, что от него осталось.
– Тихон, – шептал Тант сквозь слезы, – милый ты мой дружок. Как ты попал сюда? Как? Это что, шутка такая?
Он хорошо помнил, что, уходя, оставил Тихона дома. На хозяйстве. Остаешься за старшего, сказал он ему. И не мог теперь понять, что случилось, как кот оказался здесь, в этом ужасном месте, так далеко от родного крова.
Он поднялся.
– Ты говорила – мак на снегу! – бросил он в лицо Лалелле полные горечи и неприкрытой боли слова. – Во тебе – мак на снегу! А если бы я лежал вот так же, раздавленный, уничтоженный, для тебя это тоже было бы красиво? Тоже – мак на снегу? Как же ты ненавидела его! Я не пойму, почему? Что мог тебе сделать плохого этот маленький комок жизни? О, ты теперь должно быть, ликуешь! Ты жестокая. Да-да! И такая же жестокая твоя красота! Неужели ты не поймешь этого? Я ненавижу, ее, твою красоту! Ненавижу!