Нелли - стр. 26
— Спасибо, что сообщили! — съязвила я.
— Сейчас ментов вызову!
— Пап! Меня менты сейчас заберут! Ау!
— Наглая! Бестактная девчонка! — завыла другая бабка.
— А вам-то что?!
— Ночь на дворе! Чего орёшь?! — третья бабка.
— А это концерт по заявкам! — ответила я. — И по заявке от Виктора Ипполитовича... шоу программа… «Блудная дочь»! Поддержим аплодисментами! — я начала кривляться от дурной самозащиты.
— Наркоманка! — повторила бабулька. — Ещё и пьяная, вы посмотрите!
— Кошмар! А я её помню в песочнице!
— Сына сгубило, и эту сгубит…
Брат-которого-нельзя-называть…
Твою ж мать.
Папа выглянул из окна и вцепился в подоконник, теперь мы смотрели друг на друга не отрываясь, будто бабки вокруг превратились в условный “народ” во время дуэта главных героев.
— Папенька, — шепнула я.
— Ты же просто хочешь домой, — тихо сказал он, так, что я и услышать не могла. Я это прочитала по губам… Чёрт. — Я тебе не нужен.
И он захлопнул окно, а потом, видимо, и дверь в комнату, потому что больше не появился. Бесить бабок было бессмысленно, им пора по будкам, в злых собаках я больше не нуждалась.
Когда зазвонил телефон, у меня не было вариантов, кто это беспокоит мою скромную персону.
— Чего? — вздохнула я. Холодно было до жути, и от волнения стучали зубы.
— Ты как?
— Никак, торчу под окнами, папа не пускает домой.
— Сейчас приеду.
— Да пошёл ты…
Я скинула вызов и забралась на капот папиной машины, раскинула руки и уставилась на небо. Оно уже было усыпано звёздами.
Прежде чем пойти к папе, я долго сидела в кафе поблизости и набиралась храбрости, так, что уже совсем похолодало и стемнело. Казалось, будь вечер тёплым — мне не было бы так погано и страшно. Ну не бросит же меня папа? Хотя его логика ясна… У меня есть телефон, я могу позвонить маме или условному “женишку”. Твою мать, роскошно то как!
Сейчас папенька будет ненавидеть меня за то, какая я плохая дочь, как дерзила ему и ни во что не ставила, прикидываясь взрослой… И как я показывала зубы, а потом залетела от какого-то незнакомого ему парня и…
Горячие слёзы от вселенской несправедливости, покатились по щекам, потому что мне было до ужаса стыдно, настолько, что щёки стали горячими и наверняка алыми. Папа, блин, не заслужил! Я просто… хотела его внимания… Только для меня! Не для брата-которого-нельзя-называть, не для Мани. Для меня! Я всегда была номером два, всегда! Я тот ребёнок, который остаётся один, когда родители расходятся после смерти первенца. Я одновременно тот ребёнок, который становится ненужным подросшим щенком после рождения маленького. Я напоминаю им брата, а Маня — новую жизнь. Я для папы — чужая девочка, которая вернулась уже взрослой и которую он совсем не знает. Я для мамы — неизвестный человек, которого она и не воспитывала совсем.
А теперь папенька, который, по сути, ни в чём не виноват, не пускает меня в дом, и я не могу его обвинять, но так одиноко, так горько на душе мне никогда не было. А ещё мне дико стыдно за те три секунды чистого, сочного, как свежий апельсиновый сок, счастья от твоего сегодняшнего поцелуя...
Сейчас, будучи уже взрослой матерью троих детей, я прекрасно понимаю… что родители не могут “ненавидеть” своих детей. Они могут в них разочароваться, но в то же время на пятьдесят процентов это будет разочарование в себе. Мы только пожинаем собственные плоды, когда наши дети совершают ошибки. И папенька в тот вечер, скорее всего, ругал себя, а не меня. Он думал, что навсегда меня теряет. И, наверное, не пришёл к Мане вечером пожелать спокойной ночи, а может, даже отвёз её к своим старым знакомым, которые иногда с ней сидели. В тот вечер мы с папенькой оба много думали, и мне казалось, что я его… потеряла…