Некромантия. Повышение квалификации. - стр. 51

– Зачем с этим что-то делать? Разве в любви есть что-то дурное? Люди… Упрекаете нас за холодность и тысячелетние правила, а сами стыдитесь чувств и прячете сердце там, где его нужно открыть. Я думал, ты поняла это, пока мы были вместе, пусть и недолго.

Мои плечи обнял теплый свет, и я точно знала, все, сказанное Альвине для Лисии, было сказано и для меня тоже.

– Но мальчик переживает! – волновалась мать, и я ее даже понимала.

– У него возраст сейчас такой, он переживает по любому поводу. Уже поздно, Лис. И… нам, кажется, пора.

Теплой ночи, свет мой, – бледным золотом отозвался внутри меня голос и я одновременно была потрясена, восхищена и немного обижена. Как тогда, когда я родила и тут же едва не потеряла Дару, и Альвине позвал ее ускользающую душу, которую Мар держал на пороге, обратно в мир своим светом. Ушастые пройдохи… Вечно утаивают свои возможности, чтоб выбрать момент и ошарашить до глубины души. Оказывается, он может говорить со мной так же как мы с Маром. Почему?

Потому что… свет на двоих это навсегда.

– А попрощаться? – забеспокоилась Лисия.

– Я уже попрощался. Ты уже сказала Дантеру? Зря. Поторопись, а то у некоторых, и у меня в том числе уже кончик языка зудит его обрадовать. Оставь магфон, я тебя отвезу. Найниэ…

Три разных оттенка голоса: один для меня, один для Лисии, для сына – третий.

Ощущение светлых объятий пропало, и я покинула укрытие. Най, значительно прибавивший в росте и оттого кажущийся тощим, бесшумно вышел из столовой, отправился следом за родителями, бросив на меня с порога теплый взгляд сквозь рыжую челку. Не ответить было невозможно.

А вот и четвертый оттенок.

Как именно приветствовали друг друга, старательно от этой дружбы открещивающиеся эльф и некромант, я не расслышала, просто ждала у порога.

– Я ему уши откручу, – угрожающе, но беззлобно, рокотала тьма, тиская мои ребра, пока я, отчего-то расчувствовашись, хлюпала носом в форменный пиджак, – за то, что довел тебя до слез.

– Это слезы радости.

– Я тоже буду радоваться в процессе откручивания, может даже всплакну. Ужин весь сожгли или что-то осталось?

– Холин, ты невозможный.

– Возможный, но невозможно голодный.

– Мог бы и поесть там, где спал, – я потянулась, добыла у него из волос скрепку и заверила, что сама ее Ставу верну с почестями и извинениями за нечаянный ущерб. Помимо скрепки Мар украсился гномьей напутственной руной в зеркальном отображении, у Става такая на костяной закладке в журнале заявок была. Ругательная.

– Теперь я понимаю, к чему были слова Эфареля про добрый путь. Еще и лыбился, – вздохнул Мар, когда я ему про руну сообщила, и дернул бровью на появившихся в гостиной детей. Те быстро похватали свое добро и рванули наверх по спальням.

– В кого у нее такие глаза, – задумчиво протянула я, глядя в след умчавшейся дочери.

– Ты сейчас в своей порядочности сомневаешься или в моей родословной? – ерничал Холин, подталкивая меня в сторону кухни.

– Ой, вот только не надо… Молчал бы уже, дитя межвидового скрещивания.

– Чьи бы ящерки ревели.

– А если серьезно?

– А если серьезно, то у моей прабабки Эленар, первой жены прадеда, настоящего, не Севера, были точно такие же очень темные синие глаза. Посидишь со мной пока я поем?

– Я лучше полежу.

– Договорились.

Марек вздрогнул, но проснулась я не от этого. Меня окатило ужасом таким глубоким, что в первое мгновение я забыла, где нахожусь, а в следующее меня уже сжимали в объятиях и дышать вот-вот станет нечем. Ребра заныли. Со спины и боков меня сдавило, а в грудь било набатом.