Неизвестная Тэффи - стр. 12

– Я бы хотел… – начал Володя.

Но старик не дал ему говорить.

– Вы помните рыбу налима? – спросил он.

Щеки его пылали, руки тряслись. С ним нельзя было говорить об уроках.

Он засиделся до глубокой ночи и, уходя, пригрозил, что скоро опять придет поболтать о России. Но зато порадовал, что за этот первый урок он возьмет только половинную цену, так как его ученик, по-видимому, немного успел усвоить.

На следующее утро Володя послал своему новому преподавателю отказ. Сослался на неожиданный отъезд.

Но как быть?

Хотел было снова вернуться к самообучению при помощи книги с переводом, но тут произошло некое событие, окончательно оттолкнувшее его от этого метода.

Тот самый приятель, который этот метод ему рекомендовал, как-то спросил:

– Ну что, мой метод пригодился?

– Пожалуй, он все-таки лучше, чем другие, – отвечал Володя. – Те несколько фраз, которые я заучил, запомнились мне твердо.

– Вот и отлично, – обрадовался приятель. – Теперь ты должен как можно скорее перейти к практике. Как увидишь англичанина, так и валяй. Главное, не смущайся. Иначе никогда не выучишься.

Володя совет одобрил и решил валять. Случай представился скоро. Как-то в обществе познакомили его с солидной английской четой.

Англичанин ткнул ему свою руку и что-то буркнул.

«Валяй!» – вспомнилось Володе.

Но что именно валять? Ну, конечно, «я буду счастлив провести с вами время».

И он, приветливо осклабившись, отчетливо сказал по-английски:

– О, как мне хочется поплясать с вами!

Англичанин изумленно поднял брови. Но Володя, осмелев, несся дальше. Почтительно склонившись перед важной англичанкой, он сказал:

– А вот и старый козел.

Его удивило негодующее выражение лица англичанки. Почему? Ведь он сказал ей «добрый день, здравствуйте».

И вдруг они оба, оба почтенных супруга, залопотали что-то непонятное, но явно недовольное. Володя слегка растерялся, но живо припомнил более или менее подходящую к случаю фразу: «я хотел бы сказать многое».

– Замолчи, собака, – вкрадчиво сказал он, изгибаясь перед разъяренной англичанкой. – Замолчи, собака, и слушай, что я говорю.

Я не знаю наверное, но кажется, что он решил теперь изучать испанский язык.

1934

О, одиночество! О, нищета!

Мы живем в ужасное время!

Кризис, безработица, голодная смерть.

Госпожа Майкельсон все это учла и взяла себя в руки.

– Никаких лишних трат. Только самое необходимое. Экономия во всем.

Муж дал ей на этот раз для поездки в Европу немножко больше долларов, чем обычно, то есть, по правде говоря, даже переводя на франки (а госпожа Майкельсон напирала именно на то, что доллар упал), оказалось, что она вытянула больше обычного.

Экономия началась еще при отъезде: она не взяла с собой горничной. К чему? Кто-нибудь из приятельниц всегда сможет прислать свою камеристку, чтобы уложить платья, когда она будет уезжать.

В Париже она еще крепче взяла себя в руки и, приехав к «Ритцу», хотя и потребовала тот самый «аппартеман»[9], который всегда занимала, но попросила скидки.

– Время очень тяжелое, – сказала она. – Безработица, кризис. Я не могу больше платить шестьсот франков в день. Я могу платить только пятьсот пятьдесят. Это максимум. Имейте в виду, что я сижу без гроша.

Дирекция уступила.

Окрыленная успехом, госпожа Майкельсон заказала телефон в Нью-Йорк.

– Первые три минуты семьсот восемьдесят франков. Затем по двести. В общем, не так уж дорого.