Неигра - стр. 13
– Ну, есть иногда нечего.
– Значит, сколько угодно «хот догов» будет! Всё это можно сделать при помощи всего лишь пустой посуды, но имея ум и характер князя Ритурнеля! Так-то!
Так-то! Князь и Анка отправились к старой Августе.
– Кузя Ритурнель, мой друг, – объяснила Анка прапрабабушке.
– Надеюсь, вы не пожалеете о знакомстве со мной, когда узнаете меня получше, – с достоинством произнес князь.
Они вошли в Прошкину комнату. Когда никто не смотрел телевизор, комната становилась самым уединённым местом в доме. Хотя в углу и жил Прошка, Анка почти не помнила о нём. Посреди стоял круглый стол. Князь присел к столу, Анка – напротив него. Опершись локтями о стол, а подбородок установив на сплетенные пальцы, она смотрела на своего гостя и улыбалась. Князь оглядывался. Что-то беспокоило его. Из игрушечной коляски на него внимательно взирали осмысленные глаза!
– Что это за ребенок? – спросил он.
– А, этот… Это так, ничего особенного. Прошка. Подкидыш.
– А почему у него физиономия многозначная?
– Он не совсем нормальный. Он может разговаривать, но не растет.
– То есть карлик? Или он недоразвитый?
– Он умный, но маленький.
– Наверное, экология? Понятно. Не удивительно, что таких детей выбрасывают, но удивительно, – он недоуменно взирал на Анку, – что их подбирают. Ведь из него ничего не вырастет!
– Да он и так вроде ничего, – промямлила Анка.
– Что ты ничего, я вижу! Толковая, красивая герла. А чтобы он был ничего – не видно.
Анка подошла к коляске и склонилась над Прошкой.
– Давай, скажи что-нибудь.
Прошка молчал, сосредоточенно глядя на гостя. Он словно не мог уяснить для себя что-то очень важное. Анка потребовала:
– Ну, Прошка, говори! Это Кузя, князь Ритурнель, мой друг.
Прошка тяжело вздохнул, как всегда вздыхал, если его принуждали говорить.
– Сегодня хорошая погода. Зачем здесь этот человек?
– Во болтает! – взвизгнул Ритурнель. – И я ему не по вкусу. Пардон, пардон!
– Тебе же нравился Пузырь, значит, и Кузя должен понравиться! – возмутилась Анка, – он князь, настоящий дворянин! У него есть пруд, там водится даже форель! С ним разговаривала племянница испанского короля! У него есть рыжая собака! Короче, расскажи ему всё самое интересное!
– Ну, что ж… слушайте, мне не жалко. Жил был на свете Мастер. Совсем один, никого на свете больше не было. И росло на свете единственное Дерево, огромное, как солнце. Мастер взял, и срубил дерево. Да, срубил! Он не подумал, что губит прекрасное и даже не редкое, а единственное дерево! Он был Мастером. Он не мог созерцать, он должен был творить. Теперь его фантазия получила нужный материал для работы и создала множество древесных образов. Мастер наделал домов, кораблей, ложек, карандашей, прищепок и бус. Он вдохновенно пилил, строгал, вытачивал, лачил… И еще у него остались доски на все заборы от края до края земли и дрова на растопку всех печек на свете.
Корабли, созданные им, плавали, карандаши рисовали, прищепки прищемляли – как-то все это существовало, исполняло свое назначение, но, в отличие от дерева и к искреннему удивлению Мастера, живым не было. Предметы ощущали, что сделаны из особого материала, как будто более живого, чем они сами. Благодаря ностальгическому материалу и тоске, деревяшки можно было считать отчасти даже одушевленными. И поэтому карандаши иногда выводили странный фантастический абрис, никто на земле не ведал, что это за абстракция, а это было Дерево. И корабли все больше плавали по направлению к тому месту, где когда-то оно цвело (но не росло, расти было некуда…), и капитанов называли сектантами-пнистами, поклонниками мертвого пня. Впрочем, ни один корабль так и не доплыл до того пня… Прищепки скрипели и трескались…