Нехорошее поле. Мелочи жизни и одна страшная история - стр. 5

Немного погодя поле заросло, травы полевые высокие до деревни дошли. Так она по травам до деревни добралась…

– Кто?

– Она, полудница, та самая, про которую спрашиваешь. И к тебе захаживала. Наш дом с краю первый, ты тут спать не мог. Как о полдень – ты в крик. Не спишь – и всё. А нам косить да жать надо. Некому с тобой сидеть. И матери работы не давал. Как полдень, ты в крик на всю деревню: мало, что на окраине, а слышно на три версты, как орёшь. Матка твоя раз пришла домой, да так в дверях и застыла. Видит, колыбель твою баба с косой качает, сама с ног до головы в простыни зашита, только пятна старые, грязные по всей одежде, вроде как в земле валялась, а от сеней до нее следы мокрые. Колыбель твою качает и плачет. С тех пор вы и съехали. Я одна тут осталась. А Лариса говорила, что как съехали в город, ты плакать и перестал.

– Мама ничего такого не рассказывала…

– Конечно, и никто не расскажет. Горемыка знает, когда про неё речь-то, она тут как тут…

– Неужто?

– До сих пор! И мне, старой, страшно…

– Ну, спасибо, бабуль, что рассказала. Ну и история. А что с дедом Максимом стало?

– Кто его знает, тут война, немцы, убёг куда или повесили?..

Я вышел на улицу, впереди расстилалось то самое поле. На небе по-прежнему не было ни облачка. Меня разбирал задор, хотелось пойти туда, к колодцу, заглянуть в его воды, может, и увидеть на дне его харю колдуна, да и кому бы не захотелось побывать в таком мистическом местечке.

Я решился. Вышел бодро, что со мной может случиться? Тут рукой подать через поле. Метров сто. Не больше. Подходя к полю, однако, почувствовал, как уши мои холодеют, так всегда бывает, не сказать, что от страха, больше – от волнения. Всё-таки тронула за душу история.