Нехитрая игра порока - стр. 11
– Фирсов. Этого знаю, заходил, опрашивал соседей. Из новых, наверное. А Виталий мой уже пять лет как не на службе. На пенсии он, знаешь?
– Нет.
– О чем спрашивал тебя Фирсов? Подозревает кого?
– Спрашивал, знаю ли, что Карим вернулся, – ограничилась я одной фразой. – А когда он вернулся из Англии, Нина Андреевна?
– Вчера вечером. Я к окну подошла, а он как раз в подъезд заходит! С дорожной сумкой. Пока до двери дошла, открыла, он уже по лестнице поднимается. Один. Но показалось мне, что говорил он с кем-то. Я решила, это Лизка впереди шла. Карима к себе зазвала на минутку, новость ему сразу хотела выдать про отца твоего, что тот нашелся. Ошарашен был, но обрадовался. Я ему и про подвал, где ночует Михаил с нищебродами своими, рассказала. Ты мне скажи, давно отца видела?
– Сегодня… сидит на своем посту среди себе подобных. А при чем здесь он? Странно… И следователь спрашивал, знакомы ли они с Каримом?
– Вот как… А ты не знаешь? Знакомы, причем очень тесно! Я бы сказала – друзья.
– Да нет! Не может быть! Вы что-то путаете!
– Так твою налево! Да ты послушай… То, что Мишка Гиржель часто навещал здесь твою бабушку, то есть свою мать, факт! Оно понятно. И при сем всегда присутствовал Карим! Я не раз видела, как они обнимались у порога вашей квартиры, точно родные братья!
Я смотрела, как не на шутку разозлилась старушка, с каким упрямством настаивает на этой несуразности: мой отчим и отец – друзья, и готова была вскочить и уйти. Но, решив получить от нее максимум информации, делать этого не стала. Одно уже знала точно – не миновать мне разговора с отцом.
Странная игра тянулась уже около трех месяцев – я проходила мимо храма, лишь кося взглядом в сторону группки нищих, но в то же время зная наверняка, что за мной наблюдает бородатый мужик в рванине и с мятой цигаркой в зубах. Он ее не курил – жевал, изредка сплевывая на грязный асфальт. Картуз тогда, летом, ушанка сейчас покрывали голову, но из-под них во все стороны торчали смоляные кудри без единого седого волоска. Сейчас он был в доисторического вида дохе, туго перетянутой в талии ремнем. Пуговиц не было, виднелись голая шея и густо покрытая волосами грудь. Летом же, как я помнила, эта же рыжая доха служила ему сидушкой. Такие подробности я рассмотрела на фотографиях, которые просила сделать случайных прохожих. Пачка распечатанных снимков была доказательством нынешнего нищенского существования боевого офицера Гиржеля Михаила Леонидовича, моего биологического отца. Я делала вид, что не замечаю его, прекрасно понимая, что он знает, что каждый день хожу мимо этого храма не случайно. Да, однажды, не найдя этого нищего на месте, испытала панику. В тот день я стала осиротевшей вдруг Асей Гиржель, потерявшей родного папу. Проплакав ночь, утром почти бегом двинулась к храму. Издали увидев знакомую фигуру, разозлилась, вновь посчитав себя обманутой…
– Что молчишь? Перевариваешь? Ох, не нравится мне возвращение Карима… Где Лизка-Лизабет? Убила и сбежала? Следователь-то ее подозревает?
– Да не знаю я, кто у него в подозреваемых ходит! Мутный он, Фирсов. И хам! – вырвалось у меня с досадой, и тут же я подумала вновь, что версия о причастности к убийству Карима его жены имеет под собой почву. – Вы следователю рассказали о том, что отец и Карим знакомы?