Негодная певица и некромант за клавесином - стр. 8
Когда я была маленькая, я играла только с ним. Родители пытались заинтересовать меня куклами, но я оставалась равнодушна, и однажды мама даже забрала у меня зайца, чтобы я играла как все девочки. Какую грандиозную истерику я тогда закатила… Никакие увещевания и угрозы не помогали, пока мне не вернули мою игрушку.
Помню, я хотела забрать зайца с личными вещами, когда выходила замуж, но родители категорически запретили, а я уже была слишком… правильной, чтобы настоять на своём. Мне хватило обещания, что они никогда не выбросят мою плюшевую любовь
Мама сдержала обещание.
Я иду к детской, почти бегу, но внезапно с противоположной стороны раздаётся заунывный дикий вой.
Вздрогнув, я оборачиваюсь:
— Кто-то плачет?
Никогда не слышала подобного воя. “Плач” — я выразилась очень мягко. Кто-то орёт? На звуки моей детской истерики не похоже. Да и место не то.
— Давай посмотрим? — предлагает Азири Ра.
Храм исчез, мы находимся в доме, где я выросла, где прошли лучшие годы моей короткой бесславной жизни.
— Посмотрим, — киваю я с искренним любопытством, но когда понимаю, откуда именно идёт вой, останавливаюсь перед дверью.
Неужели? Мне исполнилось четырнадцать, и из детской меня переселили во “взрослую” спальню с крошечным будуаром, модным век назад, во времена строительства особняка.
Повзрослев, я вела себя тихо, как положено.
За одним маленьким исключением.
— Белая луна горит на небе, — раздаётся из-за двери с надрывом. Теперь можно разобрать, что вой не просто вой, в него сливаются стихи.
Я шарахаюсь.
До меня наконец доходит, что происходит.
— Это было действительно ужасно, — выдыхаю я.
Азири уверенно касается двери, и створка просто растворяется, открывает будуар нашим взглядам.
Посреди комнаты стою я, и судя по ещё немного детскому лицу и ярко-розовому в рюшах платью, мне около пятнадцати. Тогда я горела мечтой стать певицей, а мне отвечали, что у меня нет ни музыкального слуха, ни приятного голоса. Что я не способна петь, только выть и скрежетать.
Мне говорили, что я должна молчать, быть малословной и обходиться полушёпотом. Короче, всеми правдами и неправдами скрывать свой недостаток.
— Ужасно? Разве? По-моему, ты репетируешь и ты счастлива в этот миг.
— И что, что я счастлива? Родители были правы.
— То есть, вернувшись, ты снова будешь молчать и слушаться? Карин, тогда какой смысл возвращаться? Чтобы повторить стремительное угасание?
— Нет, я не буду слушаться. Я не пойду за Берта…
— Светлые боги! — раздаётся возглас мамы. — Карин, немедленно прекрати! Это невыносимо. Ты хочешь свести нас с папой с ума?
Мама поднимается по лестнице и входит в комнату. Забавно смотрится, как она открывает не видимую мне дверь.
Мама…
Сердце отзывается теплом и одновременно горькой досадой.
— Мама, ну почему?! — прерываюсь я-маленькая. — Мне нужно петь, чтобы стать певицей! Я буду давать концерты, собирать залы. Однажды я обязательно выступлю на конкурсе талантов Эльфийского королевского Двора и выступлю в Гранд-холле!
Я морщусь, и меня пробивает на смешок — так наивно…
Конечно же, ничего подобного никогда не случится.
Услышать, что отвечает мама, я не успеваю, но я и так помню, она скажет, что я бездарна.
Окружающее пространство стремительно выцветает, и я оказываюсь в кромешной серости, липкой как паутина. Но я не одна, передо мной стоит Азири: