Негасимая лампада памяти - стр. 7

Мы не должны быть хуже, мы должны быть лучше. Пока такой шанс есть у молодежи, я призываю всех, кому исполнилось 15, полных лет, подходить ко мне.

7

Я буду записывать вас, в ряды строителей нового цивилизованного мира. Ваш труд на благо Германии приблизит конец войны, а это значит, что быстрей вернуться домой ваши мужики, одурманенные коммунистами, и насильно отправленные комиссарами воевать.

Вы же этого хотите? Вижу, хотите? А раз так, давайте подходите записываться.

Сельчане замерли в ожидании. Те, немногие, кому исполнилось пятнадцать, опускали головы, стараясь не встретиться взглядами с окружившими их полицаями, мечтая стать невидимыми для них.

Офицер, выждав с минуту, резко выкрикнул команду. В середину согнанных людей, грубо расталкивая их, ринулись полицаи. Не обращая внимания на стоны и плач, они за волосы вытаскивали из толпы девушек, выламывая руки, тащили юношей.

Мать одной из девушек, вцепившись в руку своей дочери, до последних сил, не выпускала ее. Когда полицаи, грубо откинули ее, она упала на землю, и стала кататься в ногах односельчан, воя от горя. Две женщины опустились на колени рядом с ней. Они гладили ее по голове, говорили, какие-то успокаивающие слова, сквозь рыдания и слезы самих.

–Настенька, доченька, кровиночка моя, единственное солнышко мое, – шептали губы упавшей.

Плакали женщины, прижимались к ним, пряча в подолах лицо, младшие ребятишки.

Перед старостой выстроили пять человек – двое парней и пять девушек. За ними, отделяя их, четверо полицаев, направили винтовки в толпу.

– Вам, – начал говорить староста, но за громким плачем и рыданиями людей, его было плохо слышно. Он приложил руку ко рту, потом показал на толпу, показывая офицеру за столиком, что говорить в таком шуме невозможно.

От берез раздалась, перекрывая весь шум гортанная команда. Солдат с автоматом, сдернул его с плеча, и над головами деревенских, пронеслась гулкая очередь.

Людей охватил страх. Втянув головы в плечи, притиснув к себе детей, они замерли.

В наступившей тишине, староста, приложив руку к сердцу, поклонился в сторону офицера.

– Вам очень повезло, – сказал он, пятерым, стоящим перед ним, – Когда с коммунистами будет окончательно покончено, а это событие уже не за горами, вы станете видными, уважаемыми людьми в свободной России. Вот тогда вы с благодарностью, будете вспоминать сегодняшний, такой, знаменательный для вас день. День, начала вашей жизни, в свободной стране, свободными людьми. Запомните этот день, вы еще спасибо мне, скажете, когда вернетесь назад.

– Дяденька, а можно я к маме подойду, – спросила его худенькая, в выцветшем голубеньком платье, почти прозрачном от долгой носки и стирок платье, – Мама моя там плачет. Я одна у нее. Можно я схожу, дяденька?

– Не дяденька, а господин староста, – поправил ее, человек в сером костюме, – надо привыкать, к порядку. А сходить, сходишь. Сейчас я вас запишу, скажу, что необходимо взять с собой, распишитесь, и пойдешь к своей маме.

Услышав эти слова, у стоящих невдалеке людей, затеплилась надежда. Опираясь на руки подруг, поднялась та, которую уронило в пыль, горе разлуки. Сквозь пелену слез смотрела она с ожиданием, на ненаглядную, свою, Настеньку.

В тоненькую тетрадку, предварительно расчерченную на графы, химическим карандашом, мусоля его во рту, староста аккуратно переписал данные парней и девушек. По тому, как он это делал, было видно, что эта работа знакома ему и приятна.