Небо повсюду - стр. 12

Я перегибаюсь через подоконник. Так я и думала: Тоби стоит под окном в ярком лунном свете. Я безуспешно пытаюсь подавить бурю, что поднимается у меня внутри. Глубоко вдыхаю, спускаюсь по лестнице и открываю дверь:

– Ну что, как дела? У нас все спят.

Голос мой звучит надтреснуто, будто изо рта у меня вылетела стая летучих мышей: я весь вечер не разговаривала. Фонарь на крыльце позволяет мне как следует разглядеть Тоби. Да, он вне себя от горя. Я смотрю на него, словно в зеркало.

– Я просто подумал, может посидим вместе? – говорит он. Но мне слышится другое: стояк, стояк, эрекция, палка, стояк, стояк, стояк… – Мне нужно кое-что рассказать тебе, Ленни. Больше некому.

Отчаяние в его голосе заставляет меня вздрогнуть. Над головой Тоби вспыхивают ослепительно-красные предупреждающие огни, но я не могу заставить себя сказать «нет». Не хочу.

– Заходите, сэр.

Он на ходу касается моего плеча рукой – так по-дружески, по-братски, что я перестаю волноваться. Может, у парней вообще круглосуточно случаются стояки безо всякой на то причины? Откуда мне знать. Я и целовалась-то всего трижды. Совершенно не разбираюсь в живых мужчинах. Вот книжные – другое дело, особенно Хитклифф. Вот у него совсем не бывает эрекций. Хотя нет, если задуматься, то наоборот: у него, наверное, и не опускался, пока Кэти гуляла по пустошам. Хитклифф был настоящим королем стояков.

Я закрываю дверь за Тоби и жестом призываю его к тишине, пока мы шагаем наверх, в Убежище. Там уже давно установили звукоизоляцию, чтобы весь остальной дом не страдал годами от блеющих и лающих звуков кларнета. Бабулю инфаркт хватит, если она узнает, что Тоби пришел ко мне почти в два часа ночи, когда мне на следующий день надо в школу. Да если бы и не надо было, все равно. В два ночи, Ленни. Она явно не это имела в виду, когда сказала, что надо протянуть ему руку помощи.

Закрыв дверь Убежища, я включаю какую-то инди-группу, от которой хочется повеситься. В последнее время я только такое и слушаю. Мы с Тоби садимся на пол, прислонившись к стене и вытянув ноги. И сидим, как два каменных истукана. Проходит несколько столетий.

Когда сил молчать у меня уже не остается, я шучу:

– Возможно, с образом немногословного мачо ты перестарался.

– Ой, прости! – Он виновато трясет головой. – Я даже не заметил, что опять.

– Опять?

– Что опять молчу.

– Правда? А что, по-твоему, ты делал?

Он склоняет голову набок и, прищурясь, улыбается. Какая у него милая улыбка.

– Изображал дуб в вашем саду.

Я смеюсь:

– Ты отлично изображаешь дубы!

– Спасибо. Наверное, Бейлз каждый раз бесилась, когда я молчал.

– Не-а. Мне она говорила, что ей это в тебе нравилось. Меньше шансов поссориться и больше возможности блеснуть для нее самой.

– Точно. – Он молчит минуту, а потом прерывающимся от волнения голосом добавляет: – Мы были такие разные.

– Угу, – негромко соглашаюсь я.

У них не было совершенно ничего общего. Тоби, спокойный и неподвижный (пока не садился на лошадь и не становился на скейт), и Бейли, которая ходила, говорила, думала, смеялась, веселилась со скоростью света. И сама была ярким светом.

– Ты напоминаешь мне ее, – произносит он.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не выпалить «Да ладно! А вел ты себя так, будто я печеная картофелина», но вместо этого говорю:

– Вовсе нет. Мне мощности не хватит.