Размер шрифта
-
+
Небо - стр. 9
Они ж – на коленях – плывут, корабли —
так страшно глядеть… —
И я поднесу троеперстье к лицу. И я покрещусь.
И я на колени, невестой к венцу, во тьме опущусь.
И хладным, тяжелым, чугунным ли ртом, —
о, мой ли?!.. чужой?!.. —
Впечатаю лик свой в углу пресвятом иконы большой.
От радужных слез – кто там вмазан в левкас,
уж не различу,
Но вбок не запрячу я бешеных глаз, но вскину свечу —
Над серыми маками козьих платков – горящим перстом:
Средь горечи, гнева – молюсь за любовь
скулящим щенком,
Средь ярости, яда – пожарищем рта хриплю тяжело:
Прости, о Господь, и тому, без креста, свершившему зло,
Умывшему руки пахучей водой из чаши литой
Над миром, где чад и беда за бедой и кровь под пятой,
Над миром, где вспыхнут дитячьи глаза
на хлеб: укради!.. —
Незрячая, выстывших рек бирюза на чахлой груди
Восхолмий и падей, где плачет мужик в сугробе, нагой,
С чернильной наколкою лысый старик,
под звездной слегой.
МОЛИТВА ПЕРЕД ЛЮБОВЬЮ
Холод! Холод! Кружевные розги
сереброигольчатых дерев!
Сколько жизней прожили мы розно?
Содрогнемся, в мраке замерев
Спальни. Рыб подледного улова —
тел горячих – не видать во тьме.
Господи, я дудкой Крысолова
приложусь к устам Твоим в тюрьме.
Бездну я, рыдаючи, ласкала —
бездна и восхитила меня.
Рваное, щенячье одеяло,
Судного дождавшееся Дня!
Выжаренной, черной сковородкой
раскаляюсь на Твоем огне.
И плывешь в ночи долбленой лодкой
по ледовой, волногрудой мне.
Индевелой царской паутиной
виснут ветки, ловят мошкару
Звезд слепящих. В мира крестовину
землю-ель воткнули на ветру.
Да, такая ночь, что надо плакать
яхонтами, лалом – в три ручья,
Пред Пречистой грудь свою царапать,
чтоб узрела, сколь же грешна я!
Да, Царица во звездах безбрежных,
с волосами долгими, как песнь, —
Многонежна я и многоспешна,
многосерда, многогрешна есмь!
Каждого, о, каждого любила,
кто в сугробе спал и корку ел.
Каждого, о, каждого простила —
кто хлестать, пытать меня умел.
Каждому следы его крестила —
прочь! в метелях! в зорях зелень-медь!..
И несла неведомая сила
от меня возлюбленных – во смерть…
И, давясь слезами, сдернув Книгу
с полки, где давно про бедных нас
Начертали… все посняв вериги,
что неймет рука, не видит глаз,
Обнажившись – голая у ложа,
лебедица? ведьма? горностай?.. —
Где там!.. – с черной нищенкою схожа,
с попрошайкой, коей бублик – Рай,
Коей праздник – ярая медяшка,
коль ступни морозом сведены, —
Так стою! И сброшена рубашка
бастылом засохшей белены.
И над дегтем мира, что просвечен
черным перстнем в мельхиоре рам,
Вызовом – Тебе – бросаю плечи:
теплым белым хлебом – по утрам!
И живот – застылей сладких сливок
на морозе, русака белей
Во полях!.. Зверь Времени!.. Загривок
не топорщь. Добычу не жалей.
Ты бери меня, о муж мой, в руки.
Ты меня, о князь мой, пей и ешь.
Вот распил небес: кольцо разлуки,
вот мишень зерна: звездою – брешь.
Если что – зайчиху Ты косую
уж прости. Грех – без году и дня.
На груди я кольца нарисую,
чтобы смог Ты выстрелить в меня.
Чтобы точно Ты, охотник, метил,
чтоб не торопяся взвел курок…
Торопись! Полночный купол светел
от ледовых росписей-дорог!
От гвоздищ, от пламени мороза,
от Голгофских наледень-крестов…
Все – из чарки лика – выпей слезы.
Всё целуй дрожание перстов.
Не убойся пасти той постели,
страшно распахнувшейся Тебе.
Кто горел здесь – все дотла сгорели:
выжгли Знак Беды в моей судьбе.
Страница 9