(Не) в кадре - стр. 19
– Ну, что, марамойки, не передумали билет на свободу отработать? – меня снова хватают за волосы и заставляют подняться на ноги.
Пересматриваюсь с Грызловой. У нее в глазах панический страх.
– Я не при делах. Честно, – виновато шепчет она и отводит взгляд.
Врет. Стопудово врет. Значит наркотики были. Скорее всего принесли запоздавшие незваные гости, но кто в полицию позвонил? Если ребята и закидывались втихаря, то только ради собственного сомнительного кайфа, а не на продажу… Или?
Додумать мысль до логического конца, мне не дают четверо здоровенных мужиков в спецназовском обмундировании. Обступают нас с Маринкой, похотливо раздевая глазами. Меня трясёт от шока и пронизывающего до костей ветра, леденящий ужас парализует конечности, руки скованны за спиной, даже прикрыться нечем.
– Дяденьки, мы ни в чем не виноваты, – жалобно всхлипывает Грызлова. – Отпустите нас, пожалуйста.
– Нет, значит? Зря, могли бы договориться. В машину их, – приказывает тот, что стоит ко мне ближе всего. – Посмотрим, как они в участке запоют.
Про обезьянник мент не соврал. Именно туда нас и засунули после непродолжительной тряски в полицейском фургоне, где мы едва не окочурились. На слезные мольбы взять наши телефоны и одежду ответили равнодушным игнором. Везли в разных машинах, отдельно от парней. Маринка всю дорогу причитала и проклинала приятелей Влада. Как я и подозревала, белый порошок появился с их приходом, но она была в курсе и не предупредила, хотя знала, как я категорично отношусь к наркотикам. В отличие от обвиняющей кого угодно, но не себя Грызловой, я молилась только об одном – чтобы нас не увезли в сауну и насильно не принудили к «отработке свободы», как выразился один из ублюдков. Но, слава богу, обошлось.
Оказавшись в камере предварительного заключения, я вздыхаю с несказанным облегчением. Грязно, холодно, воняет потом и мочой, но из двух зол выбирают меньшее. Радует и то, что с нас, наконец-то, сняли наручники. Обнявшись, мы с Маринкой устраиваемся на деревянной шконке у покрытой плесенью стены и греем друг друга теплом своих тел. Повезло, что кроме нас, в обезьяннике никого нет и не приходится отбиваться от обещанных бомжей.
Немного отойдя от шока, Маринка принимается барабанить в дверь, требуя телефонный звонок. Я безучастно наблюдаю за ее бесплодными попытками добиться хоть какой-то справедливости. Ею тут и не пахнет. К тому же ни Грызловой, ни мне звонить особо некому. Моя мама грохнулась бы в обморок, если бы я огорошила ее посреди ночи звонком с просьбой срочно организовать мне адвоката. В семье Маринки похожая ситуация. Отец пьет, мать в одиночку тянет двух младших сестер. Лишних денег и связей само собой нет.
– Нам даже права не зачитали! – возмущается подруга, забираясь с ногами на койку.
– Ты фильмов, что ли, насмотрелась, Марин? – охрипшим голосом отзываюсь я.
Последствия невесёлого приключения не заставили себя долго ждать. Нос заложен, горло дерет, лицо и лоб горят. Как пить дать, простой простудой не отделаюсь. Хотя, о чем я думаю? Если в ближайшие час – два нас не отпустят, плакала моя работа, а если влепят статью за наркоту, могу загреметь лет на десять. Прощай диплом, мечты о карьере и самостоятельной жизни. Привет, небо в клеточку и суровая тюремная жизнь.