Не тычьте в меня этой штукой - стр. 7

Моя же спальня – довольно верная реконструкция рабочего места недешевой шлюхи периода Директории[13]. Для меня она полна очаровательных воспоминаний, но вас – мужественного британского читателя – наверняка бы стошнило. Ну-ну.

Я погрузился в счастливый бессновиденческий сон, ибо ничто не сравнится с вольной борьбой в очищении разума жалостью и ужасом; это единственный ментальный катарсис, заслуживающий своего имени. Да и не бывает сна слаще сна неправедного.

То была ночь среды, и никто меня не разбудил.

Я – человек, пред вами я стою:

Пусть зверь я, что ж – по-зверьи мне и жить!

Имей я хвост и когти, человек

Бесхвостый был бы господин, а так

Пусть обезьяны хвост себе стригут

И прикрывают лядвия себе, –

Я же, подобный льву, не изменю

Того, что сотворил со мной Господь…

Все меблируют логова свои –

А я соломе свежей буду рад.

«Апология епископа Блуграма»

Никто не разбудил меня до десяти часов прекрасного летнего утра, когда ко мне вошел Джок – с чаем и канарейкой, распевавшей до самозабвения, как с ней это обычно и бывает. Я пожелал доброго утра обоим: Джок предпочитает, чтобы я приветствовал канарейку, а настолько мелкая услуга ничего не стоит.

– Ах, – добавил я, – старое доброе успокоительное, «улун» или «лапсанг»!

– Э?

– Принеси-ка мне трость, мои наижелтейшие туфли и старый зеленый «хомбург», – не отпускал цитату я. – Ибо я отправляюсь в Парк кружиться в буколических танцах[14].

– Э?

– О, не обращай внимания, Джок. Это во мне говорит Бертрам Вустер.

– Как скажьте, мистер Чарли.

Мне часто мнится, что Джоку стоит заняться сквошем. Из него выйдет отличная стена.

– Ты отогнал «эм-джи-би», Джок?

– Ну.

– Хорошо. Все в порядке? – Разумеется, глупый вопрос и, разумеется, я немедленно за него поплатился.

– Ну. Только, э-э… самь-знайте-что никак не влезала под обивку, пришлось по краям немного подрезать, ну, самь понимайте.

– Ты подрезал сам ты что не может быть Джок…

– Ладно, мистер Чарли, это шутка у меня была такая.

– Так, хорошо, Джок. Велли-коллепно. Мистер Спиноза что-нибудь сказал?

– Ну. Неприличное слово.

– Н-да, я так и думал.

– Ну.

Я приступил к своему каждодневному «шреклихькяйт»[15] вставания. С периодической помощью Джока я осмотрительно отрывался от душа в пользу бритвы, от декседрина в пользу невыносимого выбора галстука; и в безопасности прибыл сорок минут спустя к самым рубежам завтрака – единственного заслуживающего такого названия, завтрака «шмино»[16]: огромной чаше кофе, изукрашенной кружевом, фестонами и филигранью рома. Я проснулся. Меня не тошнило. Сонная улитка всползла на терн – хотя бы так[17].

– Мне кажется, у нас нет зеленого «хомбурга», мистер Чарли.

– Это ничего, Джок.

– Могу послать девочку привратника в «Локс», если желайте.

– Нет, это ничего, Джок.

– Она сбегает за полкроны.

– Не надо, это ничего, Джок.

– Как скажьте, мистер Чарли.

– Тебя не должно быть в квартире через десять минут, Джок. И здесь лучше не оставаться ни оружию, ни чему подобному, разумеется. Вся сигнализация включена и замкнута. «Фото-Рекорда» заряжена пленкой и поставлена на взвод. Сам знаешь.

– Ну, знаю.

– «Ну», – подтвердил я, установив дополнительный набор кавычек вокруг этого слова; вот такой уж я вербальный сноб.

Стало быть, представьте себе эдакого дородного распутника, на всех парусах рассекающего вдоль по Аппер-Брук-стрит курсом к Сент-Джеймзскому парку и увлекательнейшим приключениям. На щеке его лишь подрагивает крохотная мышца – вероятно, по доброй традиции, – в остальном же он внешне безукоризненно изыскан, уравновешен, не прочь купить букетик фиалок у первой же девицы, швырнув ей золотой соверен; капитан Хью Драммонд-Маккабрей