Не причеловечиваться! Сборник рассказов - стр. 4
Засыпая, я думала о Новеньком, а не о маме.
– Тебе куда? – спросил Новенький, когда я собрала учебники. – Давай провожу.
Я не умела кокетливо улыбаться, поэтому просто растянула губы. Это оказалось на удивление легко, куда легче, чем через силу скалить зубы дома.
– Пойдём.
Когда мы разошлись, уже давно стемнело. Я лениво подумала, что мама, должно быть, станет волноваться, если меня не окажется дома, но эту мысль тотчас оттеснили другие. На меня обратили внимание. Меня провожают домой. Я, возможно, кому-то понравилась.
Я открыла дверь и шагнула в темную прихожую. Выдохнула: видимо, ни мамы, ни бабушки ещё нет дома. Я протянула руку к выключателю. Вспыхнул свет. Мама сидела на полу, глядя прямо перед собой.
– Мама?!
– Они следят за мной, – просипела мама. – Выследили-таки. Теперь всё…
– Кто они, мама? – от ужаса я сорвалась на визг.
– Те, кто убили Никишину. Только не говори бабушке. Ради всего святого. Не стоит ее пугать.
– Ты была зимой в Ораниенбауме? – спросил Новенький, когда учительница биологии отвернулась к доске, чтобы начертить очередную таблицу.
– Нет, – я затаила дыхание.
– А хочешь?
«Никогда не соглашайся с первого раза. Парни этого не любят, их надо немного помучить», – вспомнила я житейскую мудрость, подслушанную в женском туалете. Вспомнила и ответила:
– Конечно!
Разумеется, ни маме, ни бабушке я про Ораниенбаум не сказала. «Завтра шесть уроков и классный час», – соврала, не моргнув. Всех это устроило.
В девять утра мы уже мчались в замёрзшей электричке, а в одиннадцать – кидались снежками на пустых аллеях. Синицы клевали хлебные крошки с моей варежки. Высоко в небе висело ртутное зимнее солнце. Я чувствовала себя счастливой.
Я открыла дверь и сразу поняла: что-то не так. В квартире было холодно, пахло табаком и лекарствами. Я разулась и прошла на кухню. Бабушка, в вишнёвом пальто и кокетливой круглой шляпке, стояла у открытого окна и курила. Такого с ней давно не случалось. Меня обдало паникой: видимо, бабушке уже сообщили…
– Я звонила в школу, тебя не было, – чересчур спокойно, даже лениво протянула бабушка.
– Я… мы… – залепетала я.
– Хорошо, что с тобой всё в порядке. Маму забрали в больницу, нужно будет завтра отвезти ей вещи.
– Что случилось?
Я вообразила, что мама узнала о моем прогуле и решила, что меня убили. Потом ей стало плохо с сердцем, и её увезла «скорая». Или история с Никишиной была правдой, и на маму совершено покушение?
– Мама… маме… – бабушка запнулась.
Она обернулась ко мне, и я заметила, как страшно, иссиня-фарфорово она бледна. Тени со всего лица собрались к глазам.
– У мамы проблемы… Мама… Кажется, она… Мама сошла с ума.
Бабушка поднесла к губам пальцы, как будто хотела их поцеловать. Рукав пальто был испачкан побелкой, и я отряхнула его. Бабушка поблагодарила.
– Я не знаю, что делать.
Это сказала бабушка? Я не ослышалась?
– Врачи ничего не говорят.
Она стащила с головы шляпку и бросила её на стол.
Словно и не больница вовсе: красивые модерновые корпуса – ажур, дерево и снег, мягко укрывающий двускатные крыши. Бабушка шагала впереди. Впервые я видела её такой: седые волосы выбились из-под шляпки, пальто расстегнуто.
Мы заплутали в больничном лабиринте. Скорбная фигура – сухие воспалённые глаза, взъерошенные волосы и термос в бумажном пакете – подсказала дорогу.