Не поворачивай головы. Просто поверь мне - стр. 22

Вдруг сказала:

– Степан, гэп вниз, мы падаем!..

Я замер, но не обернулся. Обернуться на монитор значило бы все равно что умереть. Поставить на себе крест. После секундного замешательства продолжил заниматься тем, чем занимался, чувствуя за спиной трельяж из мониторов, ползущий график осцилляции с рухнувшим курсом акций, словно вытянутым вперед и вниз корнем растения, заснятым в рапиде, как в научно-познавательном ролике National Geographic, ощупывающего щупальцем рыхлую податливую материю по имени будущее… Смартфон мой в брошенной на пол куртке заиграл «Взвейтесь кострами, синие ночи!..», а это означало, что дело серьезное. Плевать, плевать… Мы падали, мы летели на крыльях, снижаясь в дурманящую тропическими запахами пропасть джунглей (духи «тропикана» – будоражащие ароматы орхидей), плюнув на убытки, она помогала мне добывать из ее тела то, что нам так не хватало обоим, то единственное, ради чего мы сошлись в этой комнате с видом на падающую ММВБ, как на водопад Виктория. Я не знал, сколько это продолжалось, помнил только, что долго, я словно ворочал тяжелые камни, стараясь не уронить себя, свою честь и доблесть, каждая первая близость с женщиной – это всегда робость и неуверенность, никаких мыслей и воспоминаний, одна работа не за страх, а за совесть…

Черная Мамба вдруг дернулась и крикнула:

– Степан, отскок вверх!..

Я не останавливался, ворочая тяжелые плицы своего парохода, воображая увиденную когда-то в раннем детстве на Волге металлическую сетку машинного отделения в трюме, за которой ходят старинные валы, сочленения тяг, бегают штоки, колеблются масляные шатуны, вертятся колена валов, а под ними мечутся невидимые поршни в цилиндрах, нагоняя пар… Конечная пристань прибытия была уже совсем близко, еще одно усилие, еще десяток-другой ударов плиц по выглаженной воде, как вдруг Черная Мамба рванулась из-под меня и, без всякой жалости выскользнув из объятий, бросилась к мониторам…

– Мы растем, растем, Степан, – крикнула она. – Стата пришла отличная, я месяц ждала этого дня!

Я лежал, уткнувшись лицом в подушку. Куртка валялась на полу рядом с диваном, оставалось натянуть штаны и поднять куртку с пола, больше меня в этом доме ничего не держало, шагнуть за порог и посильней хлопнуть дверью, ведь не ругаться же матом, мата я не терплю, последнее дело – крыть матом женщину, которую минуту назад любил, я должен был на ней умереть, чтобы воскреснуть для жизни новой, но умереть не получилось, а значит, и воскрешение откладывалось…

На первом году службы я попал в караул на этот «Чардаш». Там было хорошо: два солдата живут две недели как хотят, спят до отвала, читают книжки, дуются в карты и шахматы, занимаются приготовлением пищи – солдатский санаторий, да и только. В пустой казарме нашел кипу старых газет, самые свежие датировались серединой 60-х – временем свертывания дивизиона, – рассортировал их по датам и утро начинал с чтения прессы, просматривая 2–3 пожелтевшие газеты с портретами первых космонавтов, прежде чем отправить их в печку. Мы толкли сухую картошку в брикетах, варили и мешали с тушенкой. Вода была в цементном закрытом бассейне, странно, но она казалась нормальной, не цвела, хлоркой не пахла. Под казармой жила змея – большая, желтая, вся в пятнах от старости, толщиной с кулак, грелась на солнце и нас совсем не боялась. Обмотав руку снятой с себя гимнастеркой, пробовал змею кормить тушенкой, как собаку, прямо из рук, да она не ела – недовольно отворачивала голову с неуловимо мелькающим язычком. Родилась такая идея от скуки: приручить змею, научить ее за подачку выделывать трюки – чем не мечта? Напарником был повар дивизиона, мой земляк с литературной фамилией Живаго, отпросившийся со мной за компанию отдохнуть от ежедневных борщей-гуля шей. Два центровых львовских