(не)мой сын - стр. 26

- Но как?

Не могу поверить, что мой сын не немой.

- Почему он не говорил раньше? Почему врачи не увидели этого сразу? Как такое может быть, вообще?

Глаза застилают слёзы. Тимур сидит рядом со мной, и только в это мгновение понимаю, что он приобнимает меня за плечи.

Не отталкиваю мужчину от себя, хоть и не знаю, закончится ли это чем-то хорошим. Сейчас пока не могу ни о чём думать.

- Понимаете, у вашего сына есть диагноз, но не тот, что вам поставили. Утром мне удалось поговорить с его педиатром. У Мирона многие навыки развиваются медленнее, чем у других детей, однако аутизма у него не наблюдается. МРТ дало хорошие показания, никаких мутаций и повреждений мозга у ребёнка нет. Мирон развивается, не совсем соответствуя своему возрасту. Ваш сын ленится делать какие-то шаги. Конечно, если я скажу медицинские термины, то вы не поймёте, поэтому попробую объяснить простым языком. Вам поставили диагноз алалия, но его нет у ребёнка. Его мозг не повреждён, но наблюдаются некоторые психологические расстройства, связанные с гиперопекой.

Вздрагиваю.

А ведь Тимур говорил мне, но я не желала прислушиваться к нему.

Не заплатил ли он врачами, чтобы…

Нет!

Как он мог заставить Мирошку говорить?

Вспоминаю звучание его голоса, и меня снова трясёт, как безумную.

- Ваш сын ведь издавал какие-то звуки до года, верно?

Я уверенно киваю.

- Но потом врачи сказали, что повреждения мозга увеличились, что они повлияли на речь моего мальчика.

- Не они, ведь повреждений нет. Как я уже сказал вам, так сказалась гиперопека. Такое бывает, но крайне редко. Детей вроде Мирона слишком мало. Ребёнку комфортно, и он не видит смысла учиться чему-то. Сейчас вам важно будет вывести своего сына из этой зоны комфорта. Нам придётся провести большую работу, но операция не потребуется.

Слёзы обжигают.

Неужели я виновна в том, что сын настолько несамостоятельный?

А ведь я практически положила его под нож…

Если бы не появился Тимур, а Ринат дал нам деньги на операцию…

В висках пульсирует.

Мне страшно думать, что было бы.

Следует поблагодарить Тимура за то, что вырвал из зоны комфорта в первую очередь меня.

- Сейчас вы должна попытаться изменить своё отношение к ребёнку. Тогда ему придётся учиться делать что-то самостоятельно, в том числе и говорить.

Киваю.

Пока Максим Викторович рассказывает что-то Мирону, я просто слушаю пульсацию крови в висках.

Тяжело принять правду.

Я до сих пор не верю собственным ушам, пытаюсь найти какие-то оправдания.

Зачем?

Нужно ведь радоваться.

Наверное, так действует шок.

Я даже не помню, как мы выходим из медицинского центра. Стоим рядом с крыльцом, и я просто стараюсь осознать правду.

Моему сыну не нужна операция.

Мирон может говорить, просто не хочет этого делать, как порой не желает идти сам и просится на ручки.

И во всём виновато моё желание оградить его от всех невзгод.

- Я говорил, что ты больше похожа на наседку, а ты не верила мне, - произносит Тимур ворчливым голосом, словно упрекает меня.

- А что если врач ошибся? Вдруг, это какой-то рефлекс? Что если Мирон не сможет заговорить нормально?

Я до сих пор боюсь.

После одного обмана, грубейшей врачебной ошибки, где помутнение снимка приняли за повреждение мозга ребёнка, я не знаю, смогу ли верить врачам дальше. Конечно, сама я ничего не добьюсь, и в этом центре для Мирона сделали куда больше, чем где-то ещё, но всё-таки…