Не любовь. Не с нами - стр. 39

– Было бы, что вспоминать, – не удержалась я от ремарки.

Скорей бы я откусила себе мизинец, чем призналась, что мне не нужно напрягаться, я помнила произошедшее в малейших, самых крохотных деталях, начиная от бриза, окутывающего тело, заканчивая запахом песка, моря и еле слышимого смоляного от живописных сосен.

Глеб усадил меня на квадроцикл – очередная забава богатенького Буратино, – и понёсся по посёлку, поднимая столбы весенней пыли. Сворачивал на буераки, кучи гравия, подпрыгивал на булыжниках, свернул на тропинку, ведущую к роще. Объезжал камни, песчаную грязь от недавних дождей, отчего меня болтало из стороны в сторону. Изо всех сил я цеплялась за спину Глеба, обмирая от происходящего – жара, силы мужского тела, прижатого к моему. Не просто мужского, Голованова.

– Что ты творишь, Цыпа? – тогда спросил меня Глеб, я в ответ могла только моргать и раскрывать рот, как глупенькая рыбка гуппи.

Любовь всей мой жизни стоял настолько близко, тесно ко мне, что я грудью чувствовала движение его грудной клетки, а макушкой – горячее дыхание. Пальцами он проводил по пояску моего платья, словно собирался дёрнуть, иногда останавливался, крепко вдавливал ладонь в поясницу, притягивал к себе – такому высокому, сильному, притягательному.

– Так нельзя, понимаешь? – выдохнул он, наклоняясь к моему лицу.

Я разглядела каждую веснушку на слегка обветренном лице, крохотный шрам поперёк верхней губы, густые светлые ресницы, растрёпанные волосы, спадающие на лоб. А ещё шею, неприлично мужскую, широкую, с дёрнувшимся кадыком, яремную ямку, светлые волоски, которые виднелись в расстёгнутом на три пуговицы вороте рубашки.

– Цыпа, очнись, остановись, пожалуйста, – продолжил тогда Глеб, я же не могла остановиться, подумать не смела.

Остановиться? Перестать любить того, в кого влюблена четыре вечности? Отказаться от надежд, мечтаний, признать, что усилия были напрасными? Просто взять и остановиться? В забытьи я притронулась к шее Глеба, провела подушечками пальцев вдоль кромки волос, остановилась у уха, очертила раковину, перебралась на лицо, чувствуя колкую щетину под пальцами, именно такую, как я и представляла, притронулась к губам, ощущая, как Глеб вбирает воздух сквозь зубы, почти стонет:

– Цыпа…

Этот поцелуй не был моим первым, но именно таковым я его восприняла и запомнила. Горячим, жадным, по-настоящему мужским, напористым, умелым, заставляющим отвечать со всей страстью, на которую я была способна в восемнадцать лет.

Именно тогда, после того злосчастного поцелуя, я решила, что ни за что не откажусь от любви всей моей жизни, вот только… Он отказался. Легко и цинично, не вспомнив собственные слова: «Так нельзя, понимаешь?» Оказалось, мир устроен примитивно, то, что не позволено женщине, всегда можно мужчине.

Пришлось вынырнуть из болезненных воспоминаний. Не могла же я позволить Глебу заподозрить, что помнила происходившее больше семи лет назад. Я легко подала руку, счастливо улыбнулась, спрыгнула с высокой подножки внедорожника, опираясь на руку кавалера. Поправила короткую планку подола одной рукой, вторую небрежно выдернула из широкой ладони и пошла по узкой тропинке, повиливая бёдрами, уверенная, что Голованов глаз с меня не сводит. Короткий комбинезон с юбкой-шортами подчёркивал всё лучшее сразу: стройные бедра, круглую, соблазнительную попу, узкую талию, стройные ноги. Слитность комплекта намекала на недоступность объекта вожделения – оставалось лишь пожирать глазами.