Не любовь. Не с нами - стр. 28
– Не переживай, я помогу тебе. – Глеб покровительственно положил мне руку на плечо, потом бесцеремонно опустил ниже поясницы, нагло пересекая границы приличия. – Это мой долг, как гражданина и врача.
– Вот спасибо, мил человек! – Я изобразила картинный земной поклон, от души взмахнув рукой и распущенными волосами. Выпрямившись, упёрлась взглядом в глаза Глеба – всегда невозмутимо наглые, – но всё равно успела отметить, как нервно дёрнулся кадык.
Глеб ходил по номеру, будто бывал здесь не одну сотню раз, а ведь, скорей всего, так и было. Пока я страдала от любви в Иркутске, глотая горькие слёзы, он здесь развлекался с белобрысыми долговязыми девицами!
Голованов деловито достал фужеры, взял в руки бутыль, которая заметно уменьшилась в размерах в его ладонях, ловким движением открыл шампанское, наполнил один фужер до краёв, а во второй плеснув лишь на самое дно.
– Не переживай, Цыпа, – поймал он мой удивлённый, не обещающий ничего хорошего, взгляд. – Это тебе. – Глеб протянул мне наполненный до краёв фужер. – А это – мне. – Показал он на почти пустую посуду.
– Силы бережёшь? – растеклась я в ехидной улыбке, намекая на обязательный вечерний банкет с Кольком.
– Хочу тебя пригласить на морскую прогулку, – спокойно ответил Глеб. – Я за штурвалом, не стоит употреблять.
– Зачем? – опешила я.
– На море посмотришь, погода сегодня… – Глеб не успел договорить, как я его перебила с искренним возмущением, помноженным на зашкаливающее удивление:
– Голованов, ты больной? Я море, по-твоему, не видела?!
– Зря. Вечером, когда день заканчивается, с моря доносится прохлада, едва слышен шёпот волн. Лучи солнца, катящегося к горизонту, становятся оранжево-красными, после небо багровеет, растекается особенная благодать.
– Не получится, – упёрла я руки в боки. – На меня такой подкат не действует, – усмехнулась я для убедительности.
«Особенная благодать растекается», «небо багровеет», «доносится прохлада», ещё немного, и стихами заговорит, Сергей Есенин наших дней! Уверена, на безмозглых, долговязых куриц, которых он таскал сюда, романтическая ерунда Голованова действовала, но на меня – нет.
Передо мной стоял самодовольный, бесконечно уверенный в собственной притягательности для противоположного пола, наглый, беспардонный, бессердечный, накачанный тестостероном альфа-самец, а никакой не Есенин.
– Жаль, – спокойно ответил Глеб, совсем не смутившись. Впрочем, чему удивляться, он не смутился семь лет назад в откровенно щекотливой ситуации, сейчас и подавно. – А что на тебя действует, Цыпа? – Глеб упёрся в меня любопытным взглядом, опустил глаза к моим ступням, вздохнул и медленно поднял его обратно к лицу, не забыв меня этим взглядом раздеть. Аж жарко стало!
– Я девушка дорогая, не каждому по карману, – выпалила я избитую, тупую присказку.
После ментального раздевания взглядом я могла думать только об одном – чтобы раздевание произошло наяву. Лучше прямо здесь и сейчас! Горячие мурашки разбежались от спины на шею, руки и внутреннюю часть бёдер. Я машинально облизнула губы, переступила с ноги на ногу в рефлекторной попытке снять напряжение, тяжело вздохнула.
Глеб нагнулся к моему лицу, словно собирался поцеловать, и я уже почувствовала его горячее дыхание, непроизвольно потянулась губами к губам, но он вдруг резко отпрянул со словами: