Не имеющий известности - стр. 9
И вот еще что. В середине XVI века Опочка появилась на европейской карте Каспара Вопелиуса – известного немецкого картографа и изготовителя глобусов. Неплохой результат для крепости, гарнизон которой в те времена составлял около полутора сотен человек.
Через семнадцать лет после обороны Опочки окольничий Иван Ляцкий, назначенный вторым воеводой сторожевого полка в Коломне, бежал к польскому королю Сигизмунду вместе с боярином князем Семеном Бельским. Там и прожил до самой смерти еще восемнадцать лет. Принят был королем благосклонно и облагодетельствован земельными пожалованиями. На основании данных Ляцкого картограф Антон Вид составил подробную карту Московии. Хорошая была карта, и названия русских областей и городов на ней были очень точными. Опочка (Opotzki) на ней тоже есть. Антон Вид сам признавался, что «немалое содействие» в создании карты ему оказал Иван Ляцкий, окольничий великого князя Московского. Ляцкий по настоянию Сигизмунда Герберштейна составил описание Московии, которым и пользовался Антон Вид при составлении своей карты.
Между прочим, Каспар Вопелиус, на карте которого тоже отмечена Опочка, пользовался в своей работе картой Антона Вида. Карта Вопелиуса появилась в 1555 году, а Ляцкий послал Герберштейну, с которым состоял в переписке, свою карту уже в 1541 году. Вот и выходит, что Опочка впервые появилась на карте Европы благодаря Ивану Ляцкому, который сначала помог разбить поляков и литовцев, а потом к ним убежал. Вряд ли мог он забыть про события 1517 года, пусть и через семнадцать лет. К истории самой Опочки, впрочем, этот факт если и имеет отношение, то очень отдаленное.
Дальше наступают темные годы. Не в смысле беспросветные, хотя и таких у нас больше, чем хотелось бы, а в смысле малоизученные краеведами и историками. Нет, конечно, какие-то документы вроде зарплатной ведомости стрельцов, накладных на порох, ядра и уздечки или объяснительной записки, куда пропали дубовые бревна, припасенные для ремонта крепостной стены, находили и находят, но их мало, и потому приходится себе эту жизнь воображать.
Безусловно, первые годы после осады Опочка зализывала раны и праздновала победу. Без устали ходили крестные ходы с простреленной супостатами иконой Всемилостивого Спаса, устраивались торжественные гарнизонные смотры и соревнования по стрельбе из пищалей на приз воеводы Салтыкова-Морозова, ходили вокруг холма, на котором стояла крепость, с песнями под барабанный бой и жалейку, кричали «Рады стараться» или что-нибудь оглушительно-радостное и нечленораздельное, потом шли в местные кабаки пить опочецкое светлое пиво или брагу, потом дрались стенка на стенку до крови. Строили храмы. Посадские сажали лук, горох и капусту в своих огородах, по осени в этой капусте находили детишек, на заливных лугах сеяли овес, ходили с рогатиной на медведя, голыми руками ловили в Великой пудовых щук и осетров, которых тогда в ней водилось видимо-невидимо. Хотя насчет детишек в капусте… это вряд ли. В этих краях и сейчас много аистов, а в те времена их было не меньше, чем щук и осетров. Значит, и с детьми никаких перебоев не было. Скорее всего, капусту растили исключительно для еды.
Через сорок семь лет после того, как Опочка выдержала осаду польско-литовского войска под командой Константина Острожского, весной 1562 года, к ней подступил неприятель. На сей раз это были… снова литовцы. Псковская третья летопись по этому поводу сообщает: «…Того же лета приходили литовские люди воевати по Николине дни, на седьмои недели по Пасце, к Опочке, и хотели посад зажечи, и гражане не дали зажечи посаду, за надолбами отбилися; и многых от них постреляли з города; и они та же Литва воевали по волостям, и семь волостей вывоевали…» Семь волостей вывоевали, но Опочка им снова оказалась не по зубам. Мало того, теперь даже к стенам литовцев не подпустили и не дали зажечь посад. Он был огорожен надолбами – вкопанными в землю заостренными бревнами. Вкапывали их наклонно – остриями к нападающим.