Не-доросли. Холодные перспективы - стр. 20
Мастерская художника, – понял Невзорович.
Сам хозяин во всём этом хаосе, где не было почти никакой мебели, крове небольшой козетки в углу, был даже не сразу заметен. Но когда Глеб его увидел, то удивился, как не заметил его сразу.
Середину комнаты занимал высокий мольберт с взгромождённым на него большим холстом тыльной стороной к двери, в которую вошли Невзорович и Кароляк. Из-за мольберта на скрип двери (петли скрипнули довольно громко, видно было, что в доме художника давно не смазывали дверей – Глеб мгновенно вспомнил, что и входная дверь из парадного тоже скрипнула, и тоже достаточно заметно, но он почему-то не обратил на это внимания, озадаченный загадкой котёнка) выглянул Олешкевич – в домашнем халате и турецких бабушах, на голове сбит набок плоский чёрный берет, из-под которого торчат всклокоченные волосы. Видно было, что художник гостей не ждал, но Кароляка это не смутило ни на мгновение. Олешкевича, впрочем, тоже.
– А! – радостно воскликнул он, отшвыривая в сторону измазанную краской кисть – от неё на паркете осталось размазанное ультрамариновое пятно. – Габриэль! Глеб! Добро пожаловать!
– Что-то пишете, пан Юзеф? – полюбопытствовал Невзорович, попытавшись заглянуть за мольберт, но Олешкевич торопливо закинул холст непрозрачной занавесью:
– Потом, потом! – засмеялся он хрипловато и весело. – Вот закончу, тогда – добро пожаловать, смотрите, ругайте, хвалите, критикуйте и любуйтесь – как вам это будет угодно. А пока что – прошу в гостиную!
Гостиная Олешкевича была ненамного богаче, чем мастерская – два потрёпанных дивана, козетка и глубокое кресло и несколько стульев с выгнутыми спинками и подлокотниками,, потускнелая шёлковая обивка стен, когда-то малахитово-зелёная, а теперь выцветшая и бледная. Из закопчённого камина с чуть погнутой решёткой ощутимо тянуло дымом, но теплом и не пахло. Должно быть, художник что-то в нём жёг – определённо не дрова. Бумаги какие-нибудь, сумрачно подумал Глеб, оглядываясь по сторонам. Рядом с камином громоздилось английское бюро с откидной столешницей, запертое на ключ, наверху которого высился мраморный бюст Наполеона. На бледном зелёном шёлке стен ещё можно было заметить следы старинной позолоты, вензеля и сплетения золотистых полос. За покрытыми инеем стёклами высоких окон угадывался укутанный в снеговые шубы небольшой сад – по соседству с доходным домом стоял чей-то особняк. В отворённую форточку ощутимо тянуло морозом, но ни Глеб, ни Габриэль и не подумали её притворить – так хоть каким-то образом можно было ослабить запах красок и кошек.
Кароляк упал в кресло, закинул ногу на ногу.
– Что, брат, не ждал такого? – весело и чуть развязно спросил он. – Небогато живёт в Петербурге наш брат литвин да поляк, небогато…
Невзорович смущённо покосился в сторону двери – не услышал бы хозяин. Проводив гостей в зал, Олешкевич снова исчез в мастерской – обещал, что скоро присоединится к ним.
– Брось, – понял Глеба Кароляк. – Он не слышит. А и услышит, так не обидится. На правду не обижаются…
– Но даже в этом случае не стоит никого обижать этой правдой, – раздался от порога незнакомый голос. Вздрогнув, Глеб обернулся к дверям, отметив про себя, что на этот раз не скрипнула ни одна петля. То ли на эту дверь масла всё-таки достало, то ли человек, который сейчас стоял в дверях, умел перемещаться и отворять двери бесшумно.