Навеки твой - стр. 18
– Травка есть везде.
Прижав палец к губам, она прислушалась и сочувственно вздохнула:
– Ишь, как выворачивает… Подожди-ка…
Она поспешно скрылась в нашем совмещенном санузле и что-то тихо сказала Глебу. Мне были видны только его босые и выразительные, как у рембрандтовского блудного сына, ступни.
Когда же Глеб, наконец, появился, на него было жалко смотреть. На бледном мокром лице по-стариковски выделялись набрякшие под глазами, покрасневшие мешки, а лоб был исполосован болезненными морщинами.
– Ты меня звала?
– Можешь подойти поближе?
Прежде чем сделать несколько шагов, Глеб скривился и прикрыл рукой рот. Он должен был бы вызвать омерзение, но его непроизвольное движение вдруг отозвалось ощущением физической неловкости, и я впервые испытала к нему подобие жалости.
– Ну и что? – спросила Лэрис, наблюдая за нами, и я услышала долгожданную тревогу в ее голосе.
– Посмотри мне в глаза.
– Может, мне еще упасть на колени?
– Вот! Я так и знала! У него же карие глаза. Как у Алешки… А у Андрея, если помнишь, были синие. Мама еще говорила, что синеглазый брюнет – это неотразимо.
– На мой взгляд, кареглазый блондин не хуже, – тотчас заспорила Лэрис. – Я же перекрасила его… Но ты права, конечно, глаза у него откровенно карие. Думаешь, я этого не заметила? Да ты меня просто недооцениваешь!
Ее переполняло ликование, причину которого я не очень понимала. Ласково обняв Глеба, она выпроводила его в комнату и уговорила лечь. Вернувшись ко мне, Лэрис возбужденно зашептала:
– Еще в Москве мы запаслись косметическими линзами, они у Глеба в футляре с жидкостью, можешь проверить.
– Ты прекрасно знаешь, что я не стану проверять.
– Знаю, – согласилась Лэрис. – Но главное, чтоб ты не волновалась. В любой момент он может стать безупречно синеглазым! Ну что? Еще вопросы будут?
Сквозь ее растрепанные волосы алмазно блестело замерзшее окно кухни. Я даже не заметила, когда к нам вернулось солнце.
Лэрис вдруг вытянула руку и ухватила мочку моего уха. Я едва не отшатнулась. Я уже забыла эту ее привычку теребить во время разговора ухо собеседника. Пальцы у нее были крупными и мягкими, согревающими кожу.
– Знаешь, Ташенька, что я тебе скажу, – вкрадчиво продолжала она. – Ты просто боишься свернуть с проторенной колеи, вот и стараешься найти, за что бы зацепиться? Ты сама внушила себе, что шаг вправо, шаг влево – расстрел. Никто не говорил тебе этого. Ты даже побоялась оторваться от матери и уехать учиться.
– Тогда погиб Андрей, я просто не могла оставить маму!
– Ну, не совсем тогда… Да и не случись ничего, ты бы все равно осталась здесь. Ты просто прикрыла его смертью свою патологическую трусость. Все за тебя всегда решала мама: ты и книжки ее читала, и говорила ее словами, наверное, даже думала ее мыслями, а себя самой ты всегда боялась. Почему, Наташа? Что в тебе такого страшного? Ты куда? Я ведь с тобой разговариваю!
Снег всхлипнул под ногами, когда я выскочила из подъезда. Снег всегда плачет, когда рядом люди.
На втором году жизни с нашей кошкой случилось небольшое помешательство на почве нереализованного материнского инстинкта. Мы застали ее за сооружением «гнезда» из наших вещей, оставленных без присмотра.
– Я слышала, что такое случается с собаками, – удивилась тогда мама. – Но чтобы кошка…