Наука, любовь и наши Отечества - стр. 69

Кончились суета, поминки, разговоры. Остались в душе тоскливо-назойливые вопросы: за что Бабочке моей столько пришлось испытать? Почему так ужасно мало было в жизни ее радости и так много несчастий и горя? А вдруг бы она жила еще, если б я отдыхать не уехала? Последний вопрос меня терзал, жёг. И зачем я в этом Крыму торчала почти две недели?! Почему с Верочкой не уехала?! Ну хоть бы на сутки раньше, чтобы она груш поела!

У меня все еще отпуск. И хоть уж пошел девятый день с тех пор, как Бабочка умерла, все не отпускают меня мучительные мысли. И всё кажется, сделай я по-другому, и она жила бы, и мы бы с ней вместе на огород сейчас ходили. На огороде все поспевает. Морковку уже вовсю дергаю, нежную, почти без шкурки, помидоры собираю, кабачки. А огурчики уж и посолила. Дни погожие стоят.

Успокоенная огородом, солнышком, пришла домой, и тут Иво мне:

– Ваши в Праге! На танках!

– Чего-о-о?

– Братья! Освободители!! – сам бледный и руки трясутся. – Валентин Александрович мне сказал. Иди к ним. Послушай радио!

Прибегаю к Верочке. Оба дома. На «Голосе Америки» треск ужасный. Только и поняла: «…оккупировали всю страну…» А по нашему радио торжественно-бодрый голос передает сообщение ТАСС о том, что СССР и другие братские страны – ГДР, Венгрия, Польша и Болгария – «…удовлетворили просьбу партийных и государственных деятелей ЧССР об оказании неотложной помощи чехословацкому народу… вооруженными силами. Союзные войска вошли во все города Чехословакии. Беспрепятственно. Многие чехословацкие граждане выражают войскам свою признательность за своевременный приход в ЧССР на помощь в борьбе с контрреволюцией…» Меня ошарашило: вот это брешут! Не было ведь там никакой контрреволюции. Просто можно было критиковать. Видимо, кому-то «на хвост наступили» критикой. И все же не верилось, чтобы сами позвали.

– Говорят, члены их ЦК помощи попросили. А что сами они пишут? Вы же «Руде право» получаете…

– Да. И сегодня пришло, за двадцатое августа. Там и намека нет на то, что наши передают. Ни контрреволюции, ни тем более насилия над народом, ни вражды к СССР. Было перед этим беспокойство, что советские не понимают их, но потом, после совещаний в Братиславе и в Чиерне, всё вроде бы улеглось.

«Самое главное, было достигнуто понимание, возник даже термин „дух Братиславы“, преодолена была возможность разрыва, которая угрожала отношениям КПЧ с партиями других стран Варшавского договора».

«…Наши дружественные отношения с СССР и социалистическими странами будут и в дальнейшем развиваться. Это альфа и омега нашего народного завтра…»

Все это я читаю им из газеты «Руде право».

– Совсем свежая, вчерашняя газета! Хорошо ходила.

– Больше не придет. Всю прессу там арестовали, – невесело сообщил Валентин Александрович. Потом нашел станцию, которую не глушили, но где голоса дикторов, напряженно-тревожные, мешались со звуками сирен скорой помощи, с шумом большого собрания людей, какими-то хлопками, скрежетом, отдельными выкриками. «Говорит Прага, работает радиостанция Влтава. В Праге советские танки. Все в шоке. Оккупировали! Нет, и не было никакой контрреволюции. Захват Чехословакии – удар по социализму. Предательство… Хотят растоптать нашу дружбу с русскими…»