Научу тебя плохому - стр. 21
Сжав плотно кулаки, заставляю себя дышать и не реагировать на его слова. Он ведь прав по большому счету, еще вчера я перед ним распылялась, уверяя в том, что все действительно умею. Я и умею, но кто же знал, что он и сам весь такой… способный.
Как-то совершенно неожиданно кухня начинает терять свои очертания, перед глазами все расплывается и, не удержав равновесия, я едва не валюсь с ног, и в последний момент хватаюсь ладонями за столешницу.
— Ты чего? — как-то слишком быстро рядом оказывается Марк, схватив меня за локоть, рывком тянет на себя и прижимает к обнаженному торсу.
— Да ты же горишь вся, ты нормальная вообще, какого хера босая ходишь и молчишь, что плохо? Мозги совсем отморозила? — выплевывает грубо.
А я ведь и правда босая, и как не заметила? Не подумала даже?
— Нормально я себя чувствую.
— Так, — отпустив меня, он делает шаг назад, — сядь на стул.
— Я…
— Я сказал сядь, — рявкает так, что я больше не решаюсь спорить.
Сам он молча убирает с плиты сковороду с омлетом, отставив ее в сторону, быстрым шагом направляется к выходу и исчезает за дверью. Возвращается спустя несколько минут с пледом и носками в руках.
— Надевай, — бросает мне на колени черные носки, и оборачивает меня пледом.
— У меня есть свои, — упрямлюсь зачем-то.
— Я в этом не сомневаюсь, — вздыхает, — надевай, они новые.
Поняв, что каши со мной не сваришь, он молча опускается на корточки, совершенно не обращая внимания на мое вялое сопротивление, берет носки и натягивает их на мои ноги.
— Почему с тобой так тяжело? Я же просил не спорить, — поднимается на ноги, смотрит на меня сверху вниз, явно злится. — Сейчас поедим и ты пойдешь в постель.
— Я не хочу есть.
— Еся, не беси меня, пожалуйста.
— Так не бесись, — вырывается у меня против воли, — я…я не ем по утрам, — спешу исправиться, сгладить углы.
— Теперь будешь, — произносит таким тоном, что у меня душа в пятки уходит.
И взгляд у него сейчас такой… тяжелый что ли, давящий, холодный. У меня складывается впечатление, что в парне напротив уживаются сразу два человека.
— Там не хватит на двоих, — предпринимаю еще одну тщетную попытку.
— Значит я приготовлю еще.
На самом деле там много, то ли от волнения, то ли от негодования, я немного не рассчитала пропорции.
Марк больше ничего не говорит, только включает чайник, а потом раскладывает по тарелкам завтрак. Я не решаюсь больше на него смотреть, молча разглядываю собственные руки, с потрескавшейся на них кожей. Кожа у меня всегда была нежная, чуть наступали холода, и руки превращались в подобие наждачки. А с тем режимом, в котором я прожила почти месяц, забыв о хоть каком-нибудь малейшем уходе, они и вовсе превратились в нечто отвратительное.
— Ешь давай, — приказной тон Марка нарушает мое любование собственными руками.
Перевожу взгляд на тарелку со вполне симпатичным омлетом и двумя ломтиками поджаренного в тостере хлеба. Пока рассматриваю завтрак, Марк ставит рядом кружку с чаем, в которой плавает крупная долька лимона.
Поднимаю взгляд на парня, не понимая, зачем он вообще со мной возится. Сначала в квартиру к себе привез, ужином накормил, спать, можно сказать, уложил, и даже приставать не стал. А теперь вот носится со мной, носки и чай опять же.
В носу начинает щипать, в горле встает огромный ком. Почему-то это, пусть небольшое, но внимание, забота даже, пробуждает во мне странные чувства. Отчего-то хочется забиться в угол и реветь. Обо мне так давно никто не заботился. После смерти родителей было некому.