Научи меня верить в любовь - стр. 28
Каждое утро заноза готовит себе завтраки. Чаще заливает молоком какие-нибудь хлопья. Они хрустят, когда она жует. Это раздражает. Забирается под кожу и чешется там. Стараюсь не обращать внимания, но не могу. И шелест оберток от конфет. Она ест их килограммами. И каждый раз разворачивает не спеша, а потом еще и сминает бумажку.
Мне хочется запретить ей есть. Вообще запретить, но я понимаю, что это будет слишком. Поэтому на время ее завтраков ухожу на пробежку. Возвращаюсь уже в пустую квартиру. Из-за этого приходится опаздывать на работу. Я терпеть не могу в людях необязательность и непунктуальность. Теперь и сам стал таким. Можно, конечно, уходить из дома до ее появления из комнаты. Стоит это обдумать.
Сегодня она проспала. Ненавистного завтрака с диким хрустом не будет. Влетает на кухню, хватает из холодильника яблоко и на ходу засовывает его в сумку на длинном ремне. В этой сумке тоже нет ничего женственного, как и во всей девчонке. Она похожа на одно сплошное недоразумение.
Можно спокойно выпить кофе.
– Завтра я улетаю в Питер, – сообщаю ей как-то вечером. Она только пришла, хотя уже давно должна быть дома. Уверен, что уроки в школе не длятся до восьми вечера.
Заноза останавливается и смотрит на меня. В ее глазах надежда, которую я тут же уничтожаю.
– Всего на два дня. Правила остаются в силе.
Опускает глаза и молча уходит к себе в комнату. Сегодня она не ужинает. Может, поела где-то в кафе. Мне все равно. Я только надеюсь, что не беляшами.
За окном давно темно. Моя сумка собрана. Вылет в два. Еще успею утром заскочить в офис. По дороге в спальню просматриваю в айфоне почту. Отвлекает звук. Не могу понять, что это. Какой-то то ли писк, то ли свист. Замираю, прислушиваясь. Дверь в комнату девчонки закрыта неплотно. Звук явно оттуда. Мне очень хочется верить, что она не притащила в квартиру какое-нибудь бездомное животное. Вышвырну обоих. Я подхожу ближе. Нет, это не котенок и не щенок. Моя заноза плачет. Удивительно. Меня это почему-то задевает. Нет, я не чувствую угрызений совести или жалости. Мне не хочется войти и утешить ее. Я вообще никогда и никого не утешал. Напротив, считал, что слезы – это для слабаков. И если ты плачешь, значит, ты слабый, ни на что не способный и жалеть тебя не за чем. Но почему-то сейчас я так не думаю про девчонку.
Я не чувствую сострадания, но и не могу сказать, что мне все равно. Не понимаю. Она всхлипывает. Делаю шаг назад. Мне некомфортно. Внутри меня что-то не так. Не нравится, неприятно, поэтому ухожу к себе и закрываю дверь, чтобы не слышать.
Утром на ее лице никаких следов от слез. Начинаю думать, что мне показалось, и злюсь. На нее. За этот обман. Она опять не завтракает, но забирает из холодильника какой-то сверток. Может, бутерброды на перекус. Не знаю. Мне нет до этого никакого дела. У меня сегодня еще куча дел, которые нужно успеть сделать до вылета, поэтому тут же выбрасываю занозу из головы.
– Ну, что, нашел общий язык с племянницей? – спрашивает Успенский, зайдя ко мне с утра.
– У нас нейтралитет.
– М? – удивляется он.
– Она не трогает меня. Я не трогаю ее. Все четко и предельно понятно, – торопливо подписываю документы.
– А как ей школа?
– Без понятия. У нее нет другого выхода, как ходить в нее.
– Ты даже не интересуешься?