Настигнутые коммунизмом. Роман - стр. 3

Через час застолье тихо кипело. На столе в беспорядке теснились принесенные из буфета бутерброды и консервы. Коваль и Валерий Иванович немного нервно обсуждали последние институтские сплетни. Но тут Сергей встрепенулся, наполнил стаканы и торжественно поднялся, выпрямился и заявил:

– Конечно, вы в курсе, что наш восьмидесятый год ООН объявило годом «наступления коммунизма». Мы все – настигнутые коммунизмом. Вперед – к победе коммунизма! И вот он победил, на всех наступил. В поле брани – убиенные и искалеченные. Кому жизнь поломал, кому кости, кому мозги вышиб. – Он поднял стакан. – Так давайте встряхнемся, соберем остатки сил и мужества – нам еще далеко ковылять.

Поставив на стол пустой стакан, Валерий Иванович с одного из бутербродов взял ломтик сыра, энергично сжевал его и, подняв палец, первый прервал паузу:

– Есть одно соображение по поводу вышибленных мозгов. На минутку соберем ошметки вместе, засунем в черепушку – и задумаемся. Двадцать лет назад на полном серьезе, под фанфары было заявлено о приближении коммунизма…

– Вдалеке послышался шум поезда, – забарабанив по крышке стола, вставил с издевкой Коваль.

– Но он не приехал, – продолжил Валерий Иванович. – Из этого следует грустный вывод: наш корабль несет по воле волн… Утверждаю, энергия насилия выдохлась, верх одерживает энергия пахаря. И не впервой. Пример, татарское иго, триста лет рабства, а потом дикие полчища сгинули, а Русь осталась. Тоже результат столкновения стихий насилия и пахаря.

– А не слишком ли он труслив, твой пахарь? – спросил Коваль, с иронией усмехнувшись и подмигнув Маркову. – Не он ли придумал страшную сказку: отрубил богатырь бошки змею трехглавому, а тут на месте каждой выросло по девять голов. Это ж ужас какой! – завопил Сергей. – Девять вместо одной.

Валерий Иванович хитро прищурился, затянулся сигаретой и выдохнул клуб дыма:

– Это психологический тренинг растущей детворе, которой потом змеиные головы рубать. Там ведь дальше как? Богатырь-то снова стал головы рубать да пеньки прижигать каленым железом. – Валерий Иванович загоготал. – Так что, мало гаду сказать, что он подонок, надо ему еще в глаза посмотреть, до нутра его поганого пронять. Надо пустить в ход некое чудо. – Валерий Иванович приподнял руку с сигаретой. – Он не потому подонок, что в нем подлость живет, а потому, что в нем добро в анабиозе. Не знает он цены собственной бессмертной душе. А вот включи эту хитрую машинку – и, глядишь, станет человеком или сгинет.

– А что, один мой приятель, стукач мелкий, сгинул.

– Стукачи – это цепные псы насилия, – изрек Валерий Иванович.

– Ну, это была цепная шавка… Вадиму Андреевичу уже рассказывал про мои армейские похождения, – пояснил Коваль. – И верно, смотрел ему в глаза. После бесед с гэбэшниками вернулся в часть, и – ведь сразу сообразил, что лучший друг накакал, – его за шкирку. Очень хотелось его морду разглядеть. – Коваль усмехнулся. – Может, логово подлости хотел рассмотреть или душу в анабиозе? Глазки такие круглые, свиные, белок с прожилками, радужка с темным ободком, рыхлая синька, и зрачок, как очко в сортире. Показалось даже – сжался зрачок… – Коваль замер, вспоминая, потом вздохнул легко: – И точно, через несколько дней сгинул, перевели в другую часть. Не знаю уж, пробудилось ли в нем что.