Настало времечко… - стр. 7
– Ну че вы тянете?! – заторопила нас Вострухина.
– Так… не мне же, – сказал я. – Она же… должна…
– Ох, господи! – вздохнула Вострухина. – Ну давай я тебя поцелую.
И Вострухина меня поцеловала.
А я крутнул бутылку.
Бутылка начала останавливаться против Люси, но та подтолкнула ее туфлей в сторону Вострухиной. Я хотел было возмутиться, но Вострухина сказала:
– Да ладно уж. Все равно ведь она не станет.
В общем, я поцеловал Вострухину. А Люська крутнула бутылку. Горлышко выбрало Петьку.
– Вострухина! – злорадно сказал я. – Вперед!
Вострухина быстро поцеловала Петьку, а он запустил бутылку. Горлышко показало на меня. Но я показал Петьке кулак:
– Только попробуй сунься!
– Ладно уж, Гена, – сказала Вострухина. – Давай я тебя поцелую.
Короче говоря, нацеловались мы с этой Вострухиной до офонарения.
А на другой день она раззвонила по всей школе, что мы с Петькой в нее влюблены. Дескать, вчера играли в бутылочку, выпадало все время на Люську, а мы только с ней целовались.
Мы подкараулили Вострухину после уроков.
– Вострухина! – сказали мы. – Ты че треплешься?
Вострухина сделала круглые глаза и, прямо как графиня какая-нибудь, поинтересовалась, что это мы имеем в виду.
– Ну, что мы с тобой целовались, – сказал Петька.
– А вы не целовались, да? – нахально спросила Вострухина.
– Так это в каком смысле… Это чтобы игру не испортить.
– А я вас заставляла, да? – спросила Вострухина.
Вот елки!.. Ну, была бы маленькая – надавали бы, и весь разговор. А то стоит – дылда рыжая, ресницами хлопает.
– Ты, Вострухина, дурой-то не прикидывайся! – сказали мы.
Тут Вострухина обиделась:
– Сами вы дураки! Может, я вас выручала. Чтобы вы перед Люськой зря не толклись, как два обормота. Может, мне вас жалко было.
Петька задумался.
– Интересно!.. Значит, ты, Вострухина, с нами из жалости целовалась? Только из одной жалости?
Вострухина изобразила что-то неопределенное: одновременно ковырнула ботинком асфальт, вздернула брови и повела плечом.
– А с кем же ты не только из жалости? – приставал Петька.
Вострухина выставила подбородок и отрезала:
– Да уж не с тобой!
– Ах, вот как! – гордо сказал Петька. – Ну, я пошел. Гуд бай. Желаю всего хорошего. И счастья в личной жизни.
И он ушел. А мы остались.
– Как же это все-таки, Вострухина? – помолчав, спросил я. – Выходит, ты с Петькой не хотела целоваться, а сама целовалась. Не очень-то, знаешь, получается…
– А ты! – сказала Вострухина. – Ты!.. – Развернулась так, что косы просвистели, и пошла.
– Вострухина! – закричал я. – Ну че ты психуешь, честное слово!.. Уж нельзя сказать… Погоди, нам же в одну сторону!.. Давай портфель – понесу.
Последняя дверь
Когда уж очень сильно захотелось есть и ноги от холода покрылись мелкими пупырышками, Мотька забился в угол между домом и оградой и тихо, чтобы никто не слышал, заплакал.
– Эгей! – раздалось вдруг над его головой. – Ты чего ревешь, цветок жизни?
Мотька отнял кулаки от глаз и прямо перед собой увидел синие лыжные штаны. Потом он обнаружил над штанами клетчатую рубаху и, подняв глаза еще выше, – лохматую рыжую голову в старой соломенной шляпе. Голова покачивалась из стороны в сторону и смешно подмигивала круглым зеленым глазом.
– У-у-у… – снова затянул Мотька.
– Эй, брось, – сказал рыжий дядька и, присев возле Мотьки на корточки, взял его за плечи. – Говори, в чем дело?