Наследники земли - стр. 64

Уго яростно драил давильню. А потом рассмеялся при мысли, что собирается скрыть от Марии свою любовь к еврейке. Дева все знает. Да и как Ей не знать? Такие вещи всегда узнаются. Наверное, Господь Ей все рассказал. Быть может, Он не стал бы сообщать о грешке какого-нибудь бастайша, о шашнях лодочника, об обвесе в мясницкой лавке, но любовь христианина к еврейке… как же о таком умолчать? Хотя пока что никто ему не пеняет, да и Дева не выглядит рассерженной. Уго продолжал усердно чистить давильню, там сусло будет храниться до первого брожения. Большой резервуар год простоял порожним, и теперь его следовало отдраить на совесть. Долго, больше часа, в помещении был слышен только скрежет и натужное, но ровное дыхание уборщика. Уго не получит права давить виноград и даже носить его в давильню. Этим могли заниматься только евреи, тогда вино будет считаться кошерным.

Уго снова улыбался, наблюдая за отчаянными усилиями Дольсы, отгонявшей мух, которые так и липли к ее лицу. Девушка бестолково отмахивалась от них, жужжащих вокруг, и ругалась так забористо, что мать вынуждена была призвать ее к порядку. Два года назад, во время первого в жизни Уго сбора винограда, сама же Дольса его и предупреждала: «Тысячи мух накинутся на тебя и облепят лицо».

Так оно и было, мух становилось все больше по мере того, как виноградный сахар пропитывал одежду, руки, ноги и лица сборщиков. В тот первый год Уго и Дольса беззаботно веселились, девочка показывала, как пользоваться ножом с изогнутым лезвием, похожим на маленький серп, как аккуратно, не повреждая лозу, срезать грозди, как потом сортировать виноград по качеству и раскладывать по разным корзинам, чтобы после отнести в давильню. А еще девочка учила друга распознавать и отделять мокрые и подгнившие виноградины и предложила – почти в виде новой игры – снимать с гроздей улиток и пауков, листья и комочки грязи, но главное – зеленые ягоды, которые не успели созреть и могли придать вину кисловатый привкус. «Дядя Маир говорит, что есть хутора, где виноград давят вместе со всей этой гадостью, – объясняла девочка, – и вино получается скверное». Тогда им было всего по двенадцать. Теперь, два года спустя, Дольса уже вела себя как своенравная женщина, и ее напористый характер проявлялся в каждой черточке точеного лица.

– Моя работа – это медицина, – ворчала она перед началом долгого дня.

– Виноград набрал цвета и прозрачности, – миролюбиво ответил дядя Маир. – А еще он сладкий. Попробуй! – Он протянул племяннице небольшую гроздь. – И нам нужно собрать урожай поскорее: любая гроза может его уничтожить.

– Земледельцев во время сбора винограда даже на войну не призывали, – добавил дедушка Саул. – Так что на винограднике почетно потрудиться и врачам… таким как мы с тобой, – торжественно объявил Саул, присваивая и внучке тот же статус, что у него.

Лицо Дольсы озарилось радостной улыбкой, которая угасала по мере того, как Маир раздавал указания и распределял работу. Строго говоря, ни Дольса, ни Рехина врачами не являлись. По нормам медицинского университета в Монпелье врачу должно быть не меньше двадцати пяти лет, и если это условие обязательно для мужчин, то вполне логично, что и женщины, получающие титул врача только по особому дозволению короля, не могли быть моложе.