Наследник - стр. 3
Уж не знаю, последние слова повлияли иль преклонный возраст, но мне стало трудно дышать. Сердце кольнуло, в глазах появилась муть, и я завалился на землю.
Я не испугался. Детство с фашистами под боком, потери родных и близких, постоянные военные конфликты, служба в КГБ – всё это заставило позабыть о таком чувстве, как страх. Нет, конечно, немного лукавлю. Было у меня волнение и во время родов – царство ей небесное – жены; и когда в девяностых ко мне в квартиру вломились – царство им небесное – братки, а я с внуком сидел; и когда… А, нет. На этом всё. Больше-то и вспомнить нечего. Атрофировалось (вон оно какое я слово знаю!) у меня чувство страха, так что сейчас его тоже не было.
Я уходил с чистой душой. Двум моим сыновьям я давно оставил мебельный бизнес. Надеюсь, что эти остолопы не перегрызутся между собой. Хотя не должны – правильно их воспитал. Настоящие мужики! И при этом поднимались по службе с самого низа. Я не помогал им, так что они всего добились сами. Внукам и правнукам открыл счета в банке (пущай помянут любимого дедулю добрым словом). Бойцов для защиты Родины подготовил. Газ выключил, свет погасил, утюг… Вот насчет утюга не уверен. Эх, дырявая моя память! Умирать пока что рано. Так, собрался! Глубокий вдох… И выдох… Вдох… И выдох…
Я успокоился и открыл глаза. Передо мной нависло лицо петуха. Я снова заржал. Да он ещё и ноздрю себе проколол! Ну прям как корова, чесслово!
В груди ощущалось давление, воздуха не хватало, а зрение заволокло серой дымкой. Сердце стукнуло в последний раз и навсегда остановилось.
Я умер. Умер под звуки собственного хохота. Достойная смерть! Хотя с утюгом ничего не понятно. А вдруг действительно забыл выключить? Тьфу ты… Так давеча же сломался он. Эх, память-то ни к черту!
А следом произошла странная вещь. Я очутился в каком-то мрачном зале, заставленном саркофагами. Что это за место-то такое? Чистилище? Сейчас меня будут судить и определять, куда я попаду: в рай или в ад? Хотя чего тут думать? С теми грехами, что у меня за душой, не светит мне рая. Не бывают чистых КГБшных ликвидаторов. И бывших тоже.
Самочувствие было превосходным. Поясница и колени перестали ныть. Да и дышать стало проще. А глаза! Я только сейчас понял, что всё прекрасно вижу, будто мне снова двенадцать лет.
Передо мной на двухметровом постаменте возлежало мумифицированное тело, а у его изголовья стояла нагая девочка. Совсем молоденькая. Даже груди не начали вырисовываться. Нескладная, худая, с детским лицом и длинными локонами. Мамка, поди, пару часов потратила, чтобы заплести такие.
– Внучка, ты срам свой хоть бы прикрыла, – сказал я. – Негоже девице молодой щеголять в чем мать родила. Вот, возьми, – я попытался скинуть куртку, но понял, что она, как и вся остальная одежда, исчезла.
– Нет, Пётр Ильич, – ответила девочка. – Не было у меня матери. Я сама – Мать.
Слова показались странными. Детородного возраста она точно не достигла – слишком уж маленькая. И что-то в её фигурке казалось мне неестественным. Какая-то деталь ускользала. А потом я понял: «Пупок. У неё нет пупка! Совсем! Куда же он делся? Его зашили, что ли? Современные хирурги и не на такое способны! Видывал я как-то диво-дивное. В интернетах показывали бабу с тремя сиськами…»
– Ты прав, Пётр Ильич. Нет у меня пупка, – прочитала мысли девочка. – А про хирургов я ничего не знаю. В моем мире нет такого клана.