Наследник - стр. 9

– Вот и огонь разгорелся, сейчас тепло будет, – обернувшись ко мне, улыбнулся Богдан. – Ты чего спать-то не идешь? Я послежу.

– Сейчас пойду, – ответил я ему улыбкой, снимая сапоги. – Ты вот что мне скажи, друг, а какая нынче година?

– Ты чего, Андрей? – вылупился он на меня. – Известно какая, семь тысяч сто четырнадцатый год (1605), март на дворе.

– Цыц, – вырвалось из меня.

Вот понятней не стало от слова совсем. Хотя календарь-то у нас при Петре сменился, до этого другой был, да и крестились двуперстием, а это значит, что сейчас допетровская эпоха, и тут меня осенило, как можно уточнить.

– А царь-то у нас кто? – впился я взглядом в Богдана.

– Так же ж Годунов Борис нынче царствует. Как помер Федор Иоаннович, так он и царствует, – дрогнувшим голосом произнес Богдан и, подойдя ко мне, уселся рядом. Нагнувшись к моему уху, зашептал: – Только царь он ненастоящий, не природный, оттого напасти и горести все. Мы ж, когда на торгу были в прошлом месяце, слышали о том, али ты запамятовал?

– Как есть запамятовал, говорю же, мысли путаются, – глянул я на Богдана серьезно, на что он задумчиво кивнул и продолжил:

– Люди также говорили, что настоящий царь объявился, Дмитрий Иоаннович, сын Ивана Васильевича. Борис его по детству погубить пытался, только не вышло у него. Другого отрока убили, а Дмитрия Ивановича верные людишки спасли и спрятали до сроку, а теперь он вместе с ними на Москву идет, дабы согнать Бориску и сесть на отцовский трон. Борис же хитер, погубить не получилось тогда, так он Дмитрия Ивановича вором называет. Боится пес, что расплата придет. Еще люди говорили, что он и Федора Ивановича погубил да сестру порченую ему в жены подложил, оттого и детей у него не было, да и царем еще тогда вознамерился стать, – на одном дыхании выдал Богдан. Говорил он тихо едва слышно, в его голосе перемешались куча эмоций, был там и страх с опасением и надежда.

– Охренеть, – только и произнес я, пытаясь переварить услышанное. – Пойду я полежу. – Поднявшись, я направился в комнату, где очнулся, по пути сняв ремень и зипун с шапкой, и кинул на лавку, да завалился на кровать.

Мысли в голове бегали как тараканы, и, не удержавшись, я выругался.

– Это знатно вы попали, Андрей Владимирович, – и я не удержался от хмыка. – С допетровской эпохой угадал, почти в яблочко. В Москве Годунов, значит, сидит, а к нему Дмитрий Иванович спешит. Вот только получается, Дмитрий Иванович – это Лжедмитрий, – я прикрыл глаза на секунду.

– Смута, смутное время, – вырвалось из меня. – Это ж жопа, задница, натуральный писец.

Мне девяностых-то хватило и войны, чтобы понять для себя, лучше слабая власть и действующие законы, чем отсутствие власти и беззаконие.

Из глубины памяти всплыли стихи:

– Вернулися поляки, казаков привели, пошел сумбур и драки: поляки и казаки. Казаки и поляки, нас паки бьют и паки. Мы ж без царя как раки, горюем на мели, – продекламировал я себе под нос.

Причем этот стишок я еще в школе учил, помню, однако.

– Так, давай вспоминай, что ты вообще помнишь об этом смутном времени, – и я начал вспоминать.

Историком я не был, да и не интересовался специально, не надо было. Так, школьная программа, пару передач того же Радзинского, может, статьи еще какие читал или видел чего на том же ютьюбчике.