Наследник для дона мафии - стр. 27

Прямо в сандаликах на чистой шелковой постели...

Они оба спят. Змея валяется тут же между ними на простыне.

Второй рукой Феликс держит ножку Раэля. Чтобы не сбежал и снова не начал пугать персонал змейкой? Но внутренний голос подсказывает — нет, не поэтому.

Феликсу тоже жаль маленькое слабое сердечко. Он не хочет, чтобы Рафаэль его перегружал.

Поэтому Кайен. Поэтому он все время берет малыша на руки. Поднимает и держит, пока тот бежит в воздухе...

Я тоже так делаю, только я знаю, что Раэль мой сын, а Феликс?

В груди щемит и печет. Разве можно так относится к абсолютно чужому ребенку?

Он догадывается. Точно догадывается.

Почему тогда молчит?

Или просто чувствует. Бывает же такое? Зов крови или как там...

А может все проще, и Феликс в Рафаэле видит себя?

Сына горничной...

Не знаю, что делать. Глупо так стоять и пялиться на спящего Феликса. Но и оторваться нет сил. У него такие сильные руки, широкая мускулистая спина. И Раэлька рядом с ним кажется совсем маленьким.

Они так похожи, когда спят. И когда не спят, тоже похожи.

Просто у Феликса короткая стрижка, а у Раэльки непослушные вихры торчат во все стороны. Остальные волосы вьются, и мне жаль их состригать. А сейчас еще и опасно. Так еще больше станет заметно сходство с доном Ди Стефано.

Но как же трогательно они смотрятся вдвоем...

Непроизвольно протягиваю руку, чтобы поправить малышу футболку, и моя рука попадает в крепкий захват.

— Где ты так долго ходишь?

Миг, и я оказываюсь опрокинутой на кровать и прижатой спиной к твердому матрасу. Феликс не любит мягкие, я помню. А я наоборот люблю...

— Что это за песня про лучик? — нависает надо мной голый торс, и я зажмуриваюсь, чтобы не видеть, как выразительно двигается кадык на крепкой загорелой шее. — На меня смотри!

Феликс говорит тихо, но ощущения такие, будто каждое слово взрывается в моей голове.

Открываю глаза. Он смотрит в самую глубину, и этот взгляд не предвещает ничего хорошего.

— Ка-какая песня? — переспрашиваю шепотом и облизываю пересохшие губы.

— Мне ее твой сын спел. Сказал, мама ему колыбельную поет. Только это не колыбельная. Откуда ты ее знаешь? Еще и на итальянском? Отвечай!

Феликс вжимает мои плечи в матрас, ладони крепко держат запястья, а его колено оказывается у меня между ног. Пробую дернуться, но движения получаются ерзающими, и я добиваюсь только того, что навалившийся на меня пах стремительно твердеет.

— Блядь, — тихо шипит Феликс и смотрит туда, где наши тела соприкасаются.

Я тоже туда смотрю. Поднимает голову, наши взгляды встречаются. Бегло отвлекаются на спящего ребенка и снова со звоном скрещиваются.

— Лучше так не делай, — предостерегающе качает головой Феликс, непроизвольно вдавливаясь в меня бедрами. — А то похерю свой комфорт и пойдем в ванную выполнять договор.

Сглатываю и хлопаю ресницами максимально сговорчиво.

— Да, синьор. Не буду. Может вы... — «с меня слезете» сказать не поворачивается язык.

Он сам это понимает. Максимально отодвигается, но колено не убирает. И руки тоже. И нависает так же.

— Итак, песня, — хищно щурится.

— Мне ее бабушка пела, — лгу не краснея.

— На итальянском? — темная бровь выгибается дугой.

— Нет, конечно, — жалко улыбаюсь, — на немецком.

И бодро напеваю все тем же придушенным голосом:

Ein goldner Sonnenstrahl
Von dunkler Nacht verschluckt