Наши за границей. Под южными небесами - стр. 30

– Пробовал. Это верно, но тогда я знал, что передо мной лягушка. А это черт знает что такое! Что это не лягушка – это сейчас видно. Вот эти позвонки, например… Смотри, у лягушки разве могут быть такие позвонки! Видишь?

Николай Иванович выудил кусок кости на вилке. Глафира Семеновна брезгливо отвернулась.

– Ну вот! Стану я на всякую мерзость смотреть! – проговорила она.

– Здесь, во Франции, кроликов едят. Не кролик ли это? Как кролик по-французски?

– А почем же я-то знаю!

– Да ведь это самое обыкновенное слово и даже съедобное. Сама же хвасталась, что все съедобные слова знаешь.

– У нас в Петербурге слово «кролик» не съедобное слово, а я всем словам в петербургском пансионе училась.

– А то, может быть, заяц? Зайчину и в Петербурге едят. Как заяц по-французски?

– Знала, но забыла. Ты будешь есть или не будешь? – спросила мужа Глафира Семеновна. – А то сидишь над сотейником и только бобы разводишь.

– Если бы знал, что это такое, – попробовал бы.

Горничная давно уже стояла у стола, смотрела на супругов, не дотрагивающихся до блюда, и недоумевала, оставить его на столе или убирать.

– Кес ке се? – снова задал ей вопрос Николай Иванович. – Кель анималь?[34]

– Le lièvre, monsieur…[35] – был ответ.

– Гм… Са? Воля са?[36] Такой зверь?

Николай Иванович сложил из пальцев рук зайца с ушками и лапками и пошевелил пальцами.

– Oui, oui monsieur… – утвердительно кивнула горничная, рассмеявшись.

– Заяц! – торжествующе воскликнул Николай Иванович. – Ну, зайца я не буду есть, я знаю его вкус.

И он отодвинул от себя сотейник, кивнул горничной, чтоб та убирала его.

– Соте из зайца очень вкусное кушанье, монсье. Напрасно вы его не кушаете, – сказала горничная, прибирая блюдо.

Услыша от нее раз сказанное французское слово «льевр», Глафира Семеновна сама воскликнула:

– Льевр, льевр! Теперь я вспомнила, что «льевр» – заяц! Нас учили.

– Ну вот видишь…

Николай Иванович налил себе в стакан остатки вина и выпил его, как бы вознаграждая себя за труд разгадывания кушанья.

Супруга взглянула на пустую бутылку и покачала головой.

Подали сыр и фрукты.

Лишь только супруги вышли после завтрака из столовой и стали подниматься к себе в комнату во второй этаж, как их догнала горничная и сообщила им, что с ними желает говорить «мадам ля проприетер», то есть хозяйка гостиницы.

– Что такое у ней стряслось? – воскликнул Николай Иванович. – Неужели опять пансион?

Но хозяйка стояла уже тут. Это была пожилая женщина в кружевном фаншоне на голове, с крендельками черных с проседью волос на висках. Она приседала перед супругами, спрашивала, как им понравился завтрак, и супруги опять услышали в ее речи слово «пансион».

– Тьфу ты пропасть! Вот надоели-то с этим пансионом! – проговорил Николай Иванович, разводя руками. – Оголодали они здесь, что ли! Глаша, скажи ты ей, что прежде нужно прожить хоть день один, пообедать и уж потом разговаривать о пансионе, – обратился он к жене.

– Апре, мадам, апре. Иль фо дине… иль фо вуар. Апре дине[37], – сказала ей Глафира Семеновна.

– Bon, madame… Merci, madame… – поклонилась француженка и стала спускаться по лестнице.

– Переоденусь в другое платье, попроще… – сказала Глафира Семеновна, входя к себе в комнату. – Не перед кем здесь щеголять. Я думала, здесь все по последней моде в шелка разодеты, а здешние дамы в самых простых платьях разгуливают. И шляпку эту с высокими перьями не одену. Еще ветром, пожалуй, сдунет в море. Давеча ее у меня на голове как парус качало.