Наши за границей - стр. 3
– Разбери, что это за деньги! – бормотал он. – Одни будто бы полтинники, a другие, которые побольше, так тоже до нашего рубля не хватают! Потом мелочь!.. На одних монетах помечено, что десять, на других стоит цифирь пятьдесят, a обе монетки одной величины.
– Да дай ему вот вроде полтины-то! – сказала Глафира Семёновна.
– Сшутила! Давать по полтине, так тоже раздаёшься. Эдак и требухи не хватит.
– Ну дай маленьких монет штучки три.
– В том-то и дело, что они разные. Одни в десять, другие в пятьдесят, a величина одна. Да и чего тут десять, чего пятьдесят? Беда с чужими деньгами!
Он взял три монетки по десяти пфеннигов и подал носильщику. Тот скривил лицо и подбросил монетки на ладони.
– Неужто мало? Ведь я три гривенника даю, – воскликнул Николай Иванович и дал ещё десять пфеннигов.
Носильщик плюнул, отвернулся и, не приподняв шапки, отошёл от вагона.
– Вот так немецкая морда! Сорок ихних копеек даю, a он и этим недоволен. Да у нас-то за сорок копеек носильщики в пояс кланяются! – продолжал Николай Иванович, обращаясь к жене.
– A почём ты знаешь, может быть, ихние копейки-то меньше? – сказала та и прибавила: – Ну, да что об этом толковать! Хорошо, что уж в вагоны-то уселись. Только в те ли мы вагоны сели? Не уехать бы куда в другое место вместо Берлина-то?
– Пёс их знает! Каждому встречному и поперечному только и твердил, что Берлин, Берлин и Берлин. Все тыкали перстами в этот вагон.
Николай Иванович высунулся из окна вагона и крикнул:
– Эй! Хер кондуктор! Берлин здесь?
– O, ja, mein Herr, Berlin.
– Слышишь? Около русской границы, и то по-немецки. Хоть бы одна каналья сказала какое-нибудь слово по-русски, кроме еврея-менялы.
– Ну вот с евреями и будем разговаривать. Ведь уж евреи-то, наверное, везде есть.
– Да неужто, ты, Глашенька, окромя комнатных слов, никакого разговора не знаешь?
– Про еду знаю.
– Ну, слава Богу, хоть про еду-то. По крайней мере, с голоду не помрём. Ты про еду, я про хмельное и всякое питейное. Ты, по крайней мере, поняла ли, что немец в таможне при допросе-то спрашивал?
– Да он только про чай, да про табак с папиросами и спрашивал. Тээ, табак, папирос…
– Ну, это-то и я понял. A он ещё что-то спрашивал?
– Ничего не спрашивал. Спрашивал про чай и про папиросы, a я молчу и вся дрожу, – продолжала жена. – Думала, ну как полезет в платье щупать.
– A где у тебя чай с папиросами?
– В турнюре. Два фунта чаю и пятьсот штук папирос для тебя.
– Вот за это спасибо. Теперь, по крайности, мы и с чаем и с папиросами. A то Фёдор Кирилыч вернулся из-за границы, так сказывал, что папиросы ихние на манер как бы из капустного листа, a чай так брандахлыст какой-то. Вот пиво здесь – уму помраченье. Я сейчас пару кружек опрокинул – прелесть. Бутерброды с колбасой тоже должны быть хороши. Страна колбасная.
– Колбасная-то колбасная, да кто их знает, из чего они свои колбасы делают. Может быть, из кошек да из собак. Нет, я их бутербродов есть не стану. Я своих булок захватила, и у меня сыр есть, икра.
– Нельзя же, душечка, совсем не есть.
– Колбасу? Ни за что на свете! Да и вообще не стану есть ничего, кроме бифштекса. У них, говорят, суп из рыбьей чешуи, из яичной скорлупы и из сельдяных голов варится.
– Ну?!
– Я от многих слышала. Даже в газетах читала. A наш жилец-немец настройщик, что в папенькином доме живёт… Образованный немец, а что он ест вместо супа? Разболтает в пиве корки чёрного хлеба, положит туда яйцо, сварит, вот и суп. Нам ихняя кухарка рассказывала, они, говорит, за обе щеки едят, a мне в глотку не идёт. Я, говорит, кофейными переварками с ситным в те дни питаюсь. Я и рыбу у них в Неметчине есть не буду.